4

(до )

Я полностью разделся и лёг под одеяло. Я прослушал, как Ия вошла в квартиру, закрыла дверь и разделась.

Она вошла в комнату, когда уже звучала другая песня:

Я ранен светлой стрелой, меня не излечат.

Я ранен в сердце, чего мне желать еще?

Как будто бы ночь нежна,

Как будто бы есть еще путь,

Старый прямой путь нашей любви...

А мы все молчим, мы все считаем и ждем,

Мы все поем о себе, о чем же нам петь еще?

Но словно бы что-то не так,

Словно бы блеклы цвета,

Словно бы нам опять не хватает тебя...

Серебро господа моего, серебро господа,

Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?

Серебро господа моего, серебро господа,

Выше звезд, выше слов вровень с нашей тоской...

Как деревенский кузнец, я выйду засветло,

Туда, куда я, за мной не уйдет никто,

И может быть я был слеп,

И может быть это не так,

Но я знаю, что ждет перед самым концом пути...

Серебро господа моего, серебро господа,

Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?

Серебро господа моего, серебро господа,

Выше звезд, выше слов вровень с нашей тоской...

Я почувствовал, как она присела рядом на постель, слушая. Песня отзвучала, а Ия тихо повторила: «Выше звёзд, выше слов… вровень с нашей тоской». Затем она вцепилась в мои волосы и сжала пальцы. Я терпел.

- Ты знаешь, что я пришла убить тебя? – свистящим шёпотом спросила, не отпуская волос.

- Знаю, - глухо, в подушку сказал я, - и благодарен тебе за это. Я так больше не могу.

И заплакал.

Она отпустила мои волосы. Потом, судя по звуку, что-то металлическое упало на пол. Потом Ия повернула моё лицо к себе и закричала в него, срывая голос:

- Я ненавижу тебя!

- Я тоже… - признался в ответ я.

Ия замолчала, опустив голову, и стала плакать.

Тогда я сел на постели, осторожно обнял её, гладя по волосам. Любимая продолжала плакать.

Я осторожно осушал солёно-горькую влагу губами. Она не реагировала, продолжая всхлипывать, как маленький ребёнок. Я прижал её к груди, и мы так долго сидели.

Она, наконец, затихла. Руки её безвольно висели вдоль тела. Я слышал её дыхание, ощущал тепло. Не выдержав, я принялся нежно её целовать.

Сначала она дёрнулась, словно пытаясь освободиться, но затем обмякла и не сопротивлялась, позже позволив себя раздеть. Я прижал её к себе так, что она не могла пошевелиться, ожидая, когда она захочет, успокоившись.

- Ты – негодяй… негодяй… - шептала она, когда я, соглашаясь, ласкал её формы и целовал их.

- Мерзавец… - услышал я её шёпот, когда обнаружил, что она готова впустить меня. Это были её последние слова.

Дальше всё шло также, как в предыдущие счастливые ночи. Только она не кричала, не звала бога, не называла меня любимым, даже не звала по имени, а задыхалась и рвала ногтями до крови мне спину. Из-за этого мне пришлось сменить позу, пристроившись сзади.

Какое-то время мы лежали молча, а потом она просипела:

- Негодяй…

Так как рука её лежала на Мистере Задаваке, то я решил, что это о нём.

- Он старался… - попросил я к нему снисхождения.

Она отдёрнула руку и сказала:

- Собственно, я не о нём… Он – молодец. Ёщё есть вопросы?

- Да. Зачем ты побрила лобок?

Она удивлённо взглянула.

- Чем тебе не понравилось?

- Колется, - жалобно ответил я.  

Она попыталась сдержаться, но рассмеялась.

- Так тебе и надо! Не суйся куда не следует.

- Я больше года туда не совался.

Она поднялась на локте и посмотрела на меня.

- Как это больше года?

- Ты же меня туда не пускала.

- Боже… - произнесла она. Помолчала и сказала:

- А ты, оказывается, святой. Вот уж не думала… Да ещё с таким…

Тут она глянула на Мистера и закончила:

- … темпераментом.

«Чем они её пичкают, что она ничего не помнит? - подумал я с жалостью, - Хотя… не лекарства ли заставили её заодно забыть и о том противоестественном запрете? »

В ответ на моё замечание она, конечно, не могла не высказать своего.

- Зачем ты отрастил бороду? Мешает.

- Тоже колется?

Ия не ответила.

Этой ночью она не спешила уходить, и я даже утомился, перепробовав множество ласк и позиций. В какой-то момент я отдыхал, лёжа рядом, а она водила рукой по Мистеру Задаваке, словно проверяя – не стал ли он меньше. Надо ли говорить, что от прикосновений он тут же стал больше?

- Ты – ненасытен, - прошептала она, - а мне надо исчезнуть.

- Тебя не было несколько ночей. Мы навёрстываем.

И почувствовал, как она напряглась, собираясь подняться.

Я не больно, но властно надавил на её плечо, оставляя его на подушке.

Она повиновалась.

- Последний раз? – спросил я, гладя её грудь.

- Дай бог не последний! – отозвалась она.

Я засмеялся, а она, поняв, что сказала, тоже.

- Я хотела сказать… не важно.

- Я имел в виду… на дорожку. Мне всегда нравился твой юмор, любимая. Помнишь, как в самом начале, когда мы стали близки, и я исцеловал тебя с головы до ног, ты с упрёком сказала: «А меня? », имея в виду лицо. Я тогда ответил: «А это всё великолепие – не ты? » И мы рассмеялись.

Ия издала смешок. Потом она повернулась ко мне, принявшись за меня всерьёз. Уж на что она была изобретательна, но тут превзошла себя. Она начала с моих сосков, будоража во мне неведомые прежде чувства, а продолжила… и снова продолжила… Я только стонал под её ласками, и, не утерпев, принялся целовать её губы. Она впервые за эту ночь отвечала. Этот «последний раз» вышел целой феерией чувств у обоих со взрывом в конце. Я кричал, чувствуя: ей это нравится.

Она долго не могла пошевелиться после. Как и я, впрочем. Мы оказались достойны друг друга.

- Лежи! – потребовала она, вставая, - И не смотри!

- Ну, дай полюбоваться, - попросил я, - в полной-то темноте.

- Нет, закрой глаза и лежи. Ну, куда ты дел мой лифчик? А трусики? Ты, часом, не фетишист?

- Ты – мой главный фетиш, любимая.

- Не называй меня так.

- Почему? Ведь я люблю тебя. И ты это знаешь.

Я услышал её вздох.

- Слушай, я иду в душ. Где у тебя чистое полотенце?

- На третьей полке в шкафу. Ближе к двери.

- Ага… вот оно. Ты не выходишь из комнаты, пока не уйду.

- Ты точно не хочешь перекусить? – спросил я.

- Если только тебя. Пополам.

- Раньше ты говорила налапопам.

- Раньше… - вздохнула она, - где оно, это раньше? Если б знать…

«Прямо «Yesterday», - подумал я, - Как вернуть его, счастливое вчера? »

И спросил:

- Сюда ворвались Тильда с Лерой и сказали мне, что ты… умерла.

Она, словно споткнулась у двери.

- Для шутки – это слишком мрачно, - сказала Ия, - Давай это обсудим в другой раз.

- Как видишь, я не поверил. Зачем они это сделали? Думаю, их подослала твоя мать. Она меня ненавидит.

- О, да! И ненавидит так, что впору… к ней начать ревновать, - хмыкнула Ия.  

- Они дают тебе лекарства? Ты многое не помнишь, ведёшь себя иначе…

- Спасибо, что сказал. Я, например, забыла, где тут ванная.

- Как выйдешь, в правом углу напротив. Туалет рядом с ней, левее.

- Ничего не помню… Я позвоню сегодня вечером и спрошу о многом. О том, что забыла. Может, ты не так и виноват…

- Дашь знать, когда проводить тебя?

- Нет, я сама.

- Ночью? Вызвать такси?

- Нет.

- Ну, подумай, куда ты пойдёшь сейчас?

- Я знаю куда, не беспокойся.

- В тот раз ты не ночевала дома…

- Завтра я позвоню и всё расскажу. Договорились?

«Она безумна, - понял я, - хотя, кажется, что рассуждает разумно».

Ия закрыла дверь, принявшись шарить в коридоре. Она действительно ни черта не помнит… Помнит ли ещё моё имя? Она ни разу сегодня не назвала меня. Понимает ли с кем она?

И тут до меня дошёл весь ужас моего положения. Мы не предохраняемся, я сплю с сумасшедшей, любимой, но сумасшедшей, а потому беззащитной, и забеременей она – меня просто уничтожат, как воспользовавшегося её слабостью подлеца. Боже… но за что мне это? За что!

«А что ты можешь здесь изменить? – спросил меня холодный голос, когда моя истерика утихла, - Ты всегда осуждал тех, кто тупо повинуется обстоятельствам, не понимая, что их ограниченность заставляет этих людей воспринимать происходящее с ними, как рок, с которым ничего нельзя поделать. Побудь же немного в их шкуре. Глядишь, перестанешь судить».

«Ты прав… - ответил я голосу, - видимо, я ещё многое не понимаю, и не только это».  

Когда Ия ушла, у меня мелькнула мысль – повторить позже, совершённое той ночью и проверить дома ли она? Но я не стал этого делать, рассудив, что раз Ия несколько раз в день могла оказываться у моей почты и отвечать на мои записки, значит, обитает теперь неподалёку, не у родителей. Но поблизости не было никакой «дурки». Не то бы меня упекли именно туда. Тильда с Лерой жили далеко отсюда, час-полтора езды в одну сторону. Снимать жильё Ия вряд ли могла – откуда у неё деньги? Родителям это тем более не имело смысла. И эти мощные психорегуляторы… изменившие её, стёршие память и привычки. Скорее всего, устроили на полусвободный режим в одном из невро отделений в больничке. А вот ты и не прав… На Ваське есть психушка! На 15-й линии. Я несколько раз проходил мимо неё. Так у кого плохо с памятью, Виталь?

Пришлось согласиться, что и сам не вполне того.

Тогда я подумал: а всё ли сам помню? И, случайно, не помню ли только свою версию… У Ии может быть другая.

В итоге я со вздохом встал, помылся в душе, охая от разодранной спины, постирал и поменял простыню, и плюхнулся спать. До самого вечера и без сновидений.

На первый звонок я не отреагировал, решив, что он мне снится. На второй пришлось подойти, не открывая глаз. Я что-то пробурчал в трубку и, поняв, что новые мои родные вернулись в город и желают знать как я, ответил, что вижу прекрасные сны.

Очнулся я, когда начинало темнеть. Я обрадовался этому. Не так долго ждать её звонка. Никуда не пошёл из квартиры, чтобы не пропустить его. Вставая, заметил, что наволочка в крови от спины.

Но позвонила она под девять.

Я принял обычное её молчание за приветствие и сказал:

- Здравствуй!

Она помолчала ещё.

- Ты обещала рассказать кое-что. Чтобы снять вопросы.

- У меня в самом деле нелады с памятью. Тебе не составит труда рассказать всё, с самого начала нашего знакомства? Не думай, я не издеваюсь. Просто хочется прожить это снова и войти в него, забытое и будто чужое уже.

- Слышу речь филолога, - одобрил я, - звуки утраченной эллинской речи.

- А, когда это было…

- Это было недавно, Ия.

- Я так не думаю. Для меня это было в другой жизни. Ну, рассказывай…

И я принялся говорить. С первого нашего знакомства, когда не дал ей упасть в Неву.

Ия слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Только когда дошёл до ссоры в номере, попросила пояснений. Пока я излагал ей, вспоминая, нашу совместную жизнь, поразился: сколько как будто незначительных, но столь значимых для нас с ней событий она в себя включила. Я пропустил визит её мамы, слова Ии об измене маман и о том, как той не подходит имя Анжела, другие неприятности. В моём пересказе наша встреча была счастьем, оборвавшимся в тот злосчастный день в связи с недоразумением и её странным табу. Дальше шло то, о чём говорить не хотелось, но кое-что сказать пришлось. Психушка, исчезновение и появление Ии, рассказ её подруг, что от моей любимой осталась только тень…

Я не смог дальше рассказывать. Голос мой прервался.

Ия заплакала и еле проговорила, что перезвонит позже, успокоившись.  

К моему удивлению, она перезвонила где-то через полчаса.

- Знаешь, я думала о тебе плохо. И зря. Ты – хороший парень, только несчастный и сумасшедший.

Я вздохнул в ответ.

- А ты, правда, летаешь и можешь предсказывать?

- Иногда на меня находит. Хочется улететь отсюда и, в первую очередь, от самого себя. Но… не получается. Зимой вообще летать очень холодно.

- Покажешь как-нибудь?

- Замётано.

- Скажи, ты – ангел?

- Нет, только их потомок. Полностью выродившийся. Выродок, короче. Извращенец. Думаю, твоя мама именно так и считает.

Она промолчала. Прежняя Ия так бы не отреагировала. Ведь мы даём право критиковать родных лишь себе, оскорбляясь за них, как только это сделают другие.

Я тоже молчал, ожидая её рассказа. Начало, чувствовалось, далось ей не без труда.

- Видишь ли… я уже не та Ия, которую ты любил. Совсем не та.

- Я это чувствую. Психостимуляторы?

- Не важно. Главное, что не та. Поэтому буду говорить о ней, той Ии, в третьем лице, не удивляйся. Не стану открывать её тайну, раз она сама этого не сделала, хотя, разумеется, знаю её. Она любила тебя и боялась, что открывшись – тебя потеряет.

- Ну, хоть что-то ещё… - взмолился я.

Она выдержала паузу, словно раздумывая или решаясь. И сказала:

- Ие не повезло. Она не могла иметь детей в силу генетики. Поэтому называла себя путоцветом и ошибкой природы.

«Она не врёт, но говорит не всё», - понял я.

- Тогда б она не боялась полной близости, - резонно возразил я, незаметно тоже перейдя на обращение в третьем лице, - раз опасности забеременеть не было.

- Для сумасшедшего ты очень здраво рассуждаешь… - задумчиво сказала она.

- Я слышал, что обострения бывают, в основном, осенью и весной. Шучу.

- Но ты прав. Была и другая причина. Я не готова о ней говорить.

- Тогда что ты можешь сказать?

Я услышал вздох и слова:

- То, что Тильда с Лерой тебе не врали. Та Ия умерла. Она звонила тебе перед смертью. О чём вы говорили?

У меня задрожали руки и голос.

- Пп-погоди… но это же не буквально?

- Как сказать… Её больше нет. Этого мало?

- Послушай, пускай ты – другая, но ты – моя, я – твой, готовый умереть за тебя, ты знаешь обо мне, мы близки, как только могут быть мужчина с женщиной. Я не понимаю… Если я – сумасшедший, то кто ты, в таком случае?

- Думаю, тоже ненормальная. А разве нормальные есть?

- Редко, но встречаются. Это – невероятно правильные люди, невозможно жуткие зануды, как правило. Слышала такую шутку? «Если вас выписали из сумасшедшего дома, это не значит, что вас вылечили. Просто вы стали как все».

- Ты не ответил: о чём вы говорили в её последний звонок.

Я перевёл дух.

- Она позвонила и молчала. Раньше – я говорил об этом, в то первое расставание, когда она так поступала – я рассказывал ей Сагу с продолжениями.

- А теперь?

- Стал читать наизусть стихи. У меня отличная память, я знаю километры стихов. Тогда я начал со стихотворения Цветаевой, подходившего к нашей печальной ситуации, а потом перешёл к циклу о Снежной маске Блока. В нём полно волшебства, хотя хватает и трагизма. Самые мрачные стихотворения я старался пропускать.

- Прочти мне то, что читал ей тогда.

- Хорошо.

Я сосредоточился, прочёл Цветаеву и перешёл к Блоку:

«И вновь, сверкнув из чаши винной,

Ты поселила в сердце страх

Своей улыбкою невинной

В тяжелозмейных волосах…

Я читал долго, как тогда, а она слушала, ничем не выдавая своего присутствия.

Дойдя до строк:

Я была верна три ночи,

Завивалась и звала,

Я дала глядеть мне в очи,

Крылья лёгкие дала…

Так гори, и яр и светел,

Я же – лёгкою рукой

Размету твой лёгкий пепел

По равнине снеговой»,

Я почему-то почти потерял голос, хрипел, откашливался, но сумел закончить и сказал:

- Потом мне послышался всхлип и гудки.

- Бог мой… - простонала она на это, - несчастные два гордеца… убившие друг друга, но не сделавшие шага навстречу своей любви. Ты упрекнул её этими строчками! Ты это понимаешь?

- Не я… Блок.

- Не валяй дурака! Ты выбрал именно эти его стихи.

- Я пропустил самые жёсткие у него в цикле. Могу привести. Она вообще не желала говорить.

- Вот я и сказала: два гордеца… Это ужасно.

(потом )