Аппендицит

Резкая боль в правом боку сомнений в диагнозе почти не оставляла: или печень, или аппендикс. Больше я там ничего не знал. Печень я подозревал давно - на пробежках уже со второго километра бок начинал наливаться тяжестью, ныть и не давал отвлечься ни на собственные мысли, ни на окрестные пейзажи. Я списывал это на нетренированность - другие бегали и больше и легче. Но, вот который год уже, а прогресса нет - бок так и болит.

Мама, после пальпации, грешила на аппендицит. Да и температура субфебрильная. Похоже, воспаление. Этого я боялся еще больше - потащат "резать". Но выхода не оставалось: завтра в военкомат с вещами, а тут сижу через силу. Пришлось пойти в поликлинику - за больничным.

Из поликлиники меня забрала "скорая". Скорость, правда, оказалась более, чем сомнительной. Сначала очередь в регистратуру, потом к хирургу, потом часа два ждал машину, потом черт знает сколько врача в приемном покое уже городской больницы.

Зато потом, как прорвало - видать, у студентов занятия кончились: забегала вокруг какая-то молодежь в белых халатах, тискали живот, тыкали глубоко под ребро указательным пальцем, требовали показать язык и выспрашивали интимные подробности дефекации. Через час я уже наизусть знал все, что может спросить неленивый начинающий врач. Было холодно и голодно: с утра, естественно, ничего не ел, а потом никто и не предлагал.

Знакомых у меня был немного, так что "проводы", в основном, прошли на кафедре, куда я устроился в ожидании призыва. Посидели хорошо: мужики вспоминали собственную службу, делились полезными советами. Мое представление об этой стороне карьеры было в то время весьма приблизительным. Помню, сильно занимал вопрос, как отвечать на приказания - также как в царской армии: "Так точно" и "Никак нет"? Или придумано что-то новое?

И вот, или закуска оказалась слишком острой, или выпивка слишком крепкой - сам-то я "Старку" пить бы не стал, но вчера присоединился к коллективу, и что-то спровоцировало.

Принесли, наконец, анализы - кровь в норме. Я вздохнул с облегчением - резать не будут. Удивительным образом, боль к этому времени внезапно утихла. Я потребовал вернуть мне вещи и отпустить восвояси. Но, как водится, бюрократия неодолима: выписка только утром, камера хранения уже закрыта, а без визы завотделением говорить вовсе не о чем.

Пришлось подняться на третий этаж, в отделение. На беду, ужин прошел рано и мне ничего не полагалось. Палата оказалась стандартной, на шесть коек. Половина с уже заклеенными животами. У двоих наклейки были справа - аппендицит, у одного слева - ножевое. Лысого деда с соседней койки должны были резать завтра - зашедшая к нам сестра велела ему не завтракать и приготовиться первому. Дед ответил: "Всегда готов!" и чуть ли не пионерским салютом. Похоже, в жизни у него было не так много развлечений и он ценил каждое. Остаток вечера дед выглядел очень довольным и травил анекдоты. "Порезанные" держались обеими руками за животы и старались не смеяться.

Отделение было экстренным. Один бедолага попал сюда прямо с собственной свадьбы. Нетрадиционная "первая ночь" явно запомнится ему надолго. Еще двое были примерно моего возраста. В коридоре тоже тусовалось немало народу, а к ночи туда стали ставить каталки с очередными - в палатах свободных коек уже не было. Одна, впрочем, к утру освободилась: рядом с постом, видимо в комнате для дежурного - крохотной, без окна, с единственным топчаном, стонала, не приходя в сознание, совершенно желтая старуха. А-а, А-а, А-а... в каком-то тревожно учащенном ритме неслось оттуда это А-а... - дверь была нараспашку, у топчана стояли сразу две капельницы. Разлитой перитонит - авторитетно пояснил проходивший мимо толстяк в линялой майке, заметив как я остолбенело пялюсь внутрь. Это привело меня в чувство, я смутился и отошел.

В туалете с удивлением обнаружил женщин из соседней палаты. "Женский" был в другом конце коридора, да еще и очередь много больше, не все себя утруждали...

Рядом с сестрой, придвинув к посту стул, какой-то бугай что-то ей негромко рассказывал. Видать, забавное - она хихикала.

Обойдя все, я вернулся в палату и решил выспаться - день выдался хлопотный.

Подняли меня в шесть - кровь на анализ. Мои заверения, что я жду врача и выписки никак не подействовали. Ногти у девчонки были такого размера и окраса, что она вполне могла бы обойтись и без дополнительных инструментов. До завтрака оставался еще почти час и тянулся он особенно медленно. Завтрак оказался полная дрянь - кефир и нелюбимая мной манная каша.

Я размешал ложкой крохотную лужицу масла с неаппетитной белой массой и съел все. Оставалось дождаться обхода. По распорядку - в девять, если начнут с нашей стороны коридора. Без пяти минут восемь, в палату заехали две девчонки с каталкой. Истомившийся уже дед радостно вскочил с кровати, скинул трусы и шустро залез на нее.

Нет-нет, - закричали девчонки. Кто здесь - я, вдруг, услышал свою фамилию - мы за вами, вы первый на операцию. Дедушка, а вы следующий - приготовьтесь пока, успокоили они расстроенного деда. Дед разочарованно натянул трусы.

Доказывать что-то девчонкам смысла не было. Оставалось смириться с этим бардаком. Единственное, что я спросил у них, когда каталку заталкивали в грузовой лифт: - Почему вы везете меня вперед ногами? Хи-хи!, - покатились они - он еще и разговаривает. В процедурной мне вкатили омнопон - премедикация, вспомнил я нужный термин, хмурый и явно невыспавшийся парень тупым лезвием, помогая себе намотанной на палочку ватой - вместо кисточки - выбрил живот и меня снова повезли в лифт, но уже как положено - головой вперед.

Хирург, как водится, был груб и немногословен: вчера анализы перепутали, лейкоцитоз зашкаливает, перфорация, операция нужна немедленно, пока не сдох.

- Ты завтракал? - Завтракал, радостно подтвердил я. - Зачем? Я понял, что вляпался. - Есть хотел, никто не предупредил... Знал бы - не признался. Откуда-то из-за ширмы выкатили агрегат с большим прозрачным цилиндром, всунули в рот мне резиновую кишку и цинично принялись лишать завтрака.

Закончив с прелюдией, изверги стали бинтами привязывать меня к носилкам. Анастезиолог установил свой экран. Значит, будет наркоз, понял я. Говорят, боль не чувствуешь. Вкололи капельницу - что-то маленькое и прозрачное. - Что там? - успел повернуть я голову. И отключился.

Когда пришел в себя, сильно саднило горло. Не сразу дошло почему - резать должны были ниже. И потом уже только, выпросив у сестры свою карточку и узнав ход операции: гексенал натрия, закись азота, интубационный наркоз, разрез, некроз, еще разрез, кисетный шов, понял, что горло поранили когда вставляли дыхательную трубку. Заживало, к слову, неожиданно долго. Чувствительно жгло, например, от томатного сока.

Отошел наркоз. Пресс болел, но терпимо. Повернуться, конечно не мог. В первую ночь вновь вкололи омнопон. Не помогло. Ад начался на второй день. Кто-то должен был выносить утку. От ночной инъекции отказался - похоже, опиаты не действовали, так на кой - зря. На третий день напал истерический смех. По любому поводу. Но смеяться было невозможно - как ножом режут. Держал живот обеими руками. На четвертый пошел в туалет. Видать, в коридоре был сквозняк - чихнул. От боли чуть не умер. На счастье, оказалась под рукой брошенная сестрой пустая каталка - на нее и повалился. Впрочем, оставшиеся две недели прошли без особых происшествий.

Соседи в палате постепенно сменялись. Кого-то выписывали - он собирал вещи, прощался и скрючившись ковылял к выходу. Почти немедленно кто-либо "заезжал" на его место. Запомнились немногие.

Сережа - очень тяжело отходил от наркоза. Долго стонал в углу у окна. - Ты же стрельбой занимался, вспомнил я. - Поверни голову на бок и дыши, как на тренировке. Вдох - выдох. Медленно, на счет.

Паша - совсем еще мальчишка с красивым нервным лицом. При поступлении ему ставили клизму. Вылилось все фонтаном. Облило сестру. Брызги попали ей на лицо. Он рассказывал об этом с нескрываемым удовольствием. Каждому новому пациенту в палате.

Дед - имени его ни разу никто не спросил. Резали его вслед за мной, но выписали намного раньше. Весельчак, затеявший как-то с "молодоженом" спор о том, кто дольше продержится на женщине. Вся палата заинтересованно прислушивалась.

Лешка - с ним мы подружились. Шпана с Сахалина. Поступил в один день со мной, но выписался неделей раньше. Парень он был крепкий - обрубщик в литейке и заживало на нем "как на собаке". Здесь он сидел "на малолетке" и выйдя немедленно женился на дочери тамошнего начальника. Жена навещала его почти через день, но совершенно ничем не запомнилась. А вот сам Лешка был колоритный, активный и, едва встав на ноги, принялся осваивать территорию. Жизнь он учил "не по учебникам". Вспоминая приезжавших на остров за заработками девчонок "пятерошниц", обронил как-то: "- Однажды, я был семьдесят восьмым".

И еще в другой раз, после очередного спора, провожая взглядом нелюбимую всем отделением стерву-медсестру - и уколы ее всегда были особенно болезненными, и не дозваться, если припрет и не выпросить ничего, зато короткий белый халатик всегда жестко накрахмален и тщательно выглажен, а черный капрон безупречен на стройных ножках, - сказал мстительно, глядя вслед тщательно выписывающему восьмерки туго обтянутому заду: "- Вот бы кого изнасиловать!"

Похоже, вопросы морали тревожили его так же мало, как и статьи УК. Как-то похвастался тем, что минет ему делала жена брата. На мой удивленный вопрос: - Как это могло случиться? - ответил небрежно: - Ну, брат в отъезде был, а она ко мне зашла. Зима была, пришла в гамашах. Потом смотрю - она уже в колготках. Я ее спрашиваю: - Тань, я сильно стеснительный? Она говорит: - Да. - Больше я ничего не спрашивал.

Вслед за ним, и я принялся ковылять по широким больничным лестницам - с первого этажа на пятый - "разрабатывать пресс". И к выписке мог уже дважды подтянуться на дверном косяке нашей палаты. Домой ушел вполне распрямившись, правда с двух сторон все равно страховали родители.

Шоком было, когда месяц спустя вышел снова на пробежку: решил, что для начала сделаю только один круг в сквере у дома - всего полтора километра. Почти половина вверх - длинный тягун, и столько же вниз.

Ждал привычной боли в правом боку. Боялся - начнется раньше, будет сильнее. И, неожиданно, в боку пустота. Ничего нет. Легкость необыкновенная. А, значит, не печень. Все эти годы ныл и ждал своего часа аппендикс. И как хорошо, что "на гражданке".

А больничная жизнь шла своим чередом. В коридоре прибавилась еще пара человек с "левыми" наклейками. У одного что-то с селезенкой, второй - из "уголовки". Навещали его, видимо, всем отделом. В очереди у столовки перешептывались, что "порезаны" там чуть не все - как профзаболевание.

Бугай, оказавшийся Толиком, продолжал охмурять дежурных медсестер, даже самых неприступных.

- Все мужчины - самцы и хамы, - так, Галя? - спрашивал он, при всех приобняв ее за плечи. - Так, - отвечала она, млея от удовольствия.

На глазах складывались и пары. Андрей-студент был из соседней палаты. Марина - с другого конца коридора. Хорошая фигура. Карие глаза. Волнистые волосы. И все же, я ее недолюбливал. Во-первых, она часто встречалась мне в мужском туалете - и без того, вечно занятом. Не лень же дойти. Понятно, что в женский очередь больше, однако, не повод. Здесь своих убогих хватает.

Дернув, однажды, незапертую дверь кабинки, я обнаружил внутри ее, сидящую на унитазе. От возмущения, не нашелся даже, что сказать. Других свободных не оказалось, пришлось выйти наружу - ждать очереди. Переминаясь за дверью, в утешение стал придумывать всякие обидные восклицания, которыми в следующий раз мог бы продемонстрировать всю меру моего негодования. Но следующего раза не представилось.

Во-вторых, глупость может быть, но меня невероятно раздражали ее щиколотки, патологически узкие. Дефектные. Природа явно прослабила размер в этом месте. Казалось, по этой шейке, ступни сейчас отвалятся. Как ни странно, но больше в ее фигуре придраться было не к чему. Или, может быть, я был не слишком внимателен?

Пашка, перехватив как-то мой задумчивый взгляд, сказал ухмыляясь: - А брил-то ее перед операцией тот же санитар, что и нас с тобой. Похоже, эта мысль его сильно возбуждала.

Андрея, впрочем, ничего не смущало. Он уже мечтал как переедет к ней из своей общаги: - Живет с родителями, но у нее своя комната. Сказала "предки" возражать не будут.

У меня тоже были знакомые девушки. С одной познакомился еще в поезде, когда ехал в Уфу. С другой - уже на турбазе. С обеими - "ничего серьезного".

Вера была моложе. Несколько раз мы сходили в кино, иногда гуляли, что-то она рассказывала про техникум, мне это не казалось интересным. Часто, начало звучало так: - Этот такой дурак... Я стал подозревать, что "дураками" она считает вообще всех и начал тяготиться знакомством.

Нина была старше, работала где-то в проектном, нас связывал общий поход и общие воспоминания. Мы целовались. В отличие от меня, она это умела. Ее гибкое тело просто струилось в руках.

Угнетало, что попав в хирургию, я не успел позвонить ни той, ни другой. Потом решил, что может быть и к лучшему: такая ненамеренная "проверка связи". Вот нет меня вторую неделю - и что, по фигу? Никому не интересен? Не нужен? Телефон мой знают. Посмотрим, кто объявится.

Объявились обе.

Точнее, вместо Веры, позвонила ее мама. Поговорила с моей. Пожелала выздоровления. Потом уже, много спустя после выписки, позвонила снова. В чем-то меня упрекала. Я решил, что продолжать не стоит.

Нина пришла сама. Это стало на редкость приятной неожиданностью. К этому времени я уже сам спускался по лестнице вниз, и распахнув больничную курточку с гордостью продемонстрировал ей огромный рубец, словно копченая колбаса перехваченный толстыми нитками через край. Она отшатнулась. Неважно, я был ей очень признателен.

Военкомат дал полгода отсрочки и большую часть свободного времени эти полгода мы проводили вместе. Я уже знал ее подруг. Но дальше дело не шло. - Только после свадьбы, - заявляла она. - Свадьбы не будет, - столь же категорично отвечал я. Но целоваться нам это не мешало. Обоих питала надежда на большее.