Жена в фокусе или Жена любит групповой секс

Мы с Наташей женаты уже пять лет, и за это время наша жизнь в Саратове текла размеренно, как воды Волги в тихий летний день. Были у нас и радости, и мелкие ссоры — обычная семейная рутина, когда любовь переплетается с привычкой. Но история, о которой я хочу вам рассказать, случилась два года назад, в середине осени, когда голые ветки деревьев стучали в окна нашей маленькой квартирки, а холодный ветер гнал по улицам опавшие листья и пыль. Мы тогда решили круто изменить свою судьбу. Жизнь в Саратове стала невыносимой: я каждый день вставал в пять утра, чтобы тащиться на завод, где за копейки крутил гайки, возвращаясь домой с запахом машинного масла на руках и усталостью, которая въедалась в кости. Наташа работала в районной библиотеке, перебирая старые книги, пропахшие пылью и прошлым веком, и получая зарплату, которой едва хватало на еду. Мы мечтали о чем-то большем — о море, о теплом песке под ногами, о свободе, которую дают деньги, чтобы не считать каждую копейку до конца месяца. И вот, в один из таких серых дней, когда небо затянуло тучами, а в квартире было холодно от сквозняков, мы приняли решение: собрали два старых чемодана — потрепанных, с облупившейся кожей и сломанными молниями — и последние сбережения, с которыми едва хватило на билеты, и отправились в Москву, полные надежд и наивных ожиданий, что столица нас встретит с распростертыми объятиями.

Приехали мы в Москву поздним вечером, уставшие, с гудящими ногами после долгой дороги в плацкарте, где пахло потом, дешевыми сигаретами и вареной курицей из соседнего купе. Поселились у моей тетки на Рязанском проспекте, в ее тесной двушке, где воздух был пропитан запахом жареной картошки, плесени и старой мебели. Квартира была маленькой: продавленный диван с выцветшей обивкой, пожелтевшие обои, от которых отходили углы, и старый ковер на полу, покрытый пятнами неизвестного происхождения. Тетка, женщина лет шестидесяти с седыми волосами, собранными в тугой пучок, и острым языком, встретила нас ворчанием: «И куда вас понесло, в этой Москве одни жулики да проходимцы! Места тут мало, а вы со своими чемоданами! » Но все же пустила, выделив нам угол в своей комнате, где мы разложили вещи и попытались устроиться. Я смотрел на Наташу, которая устало улыбалась, распаковывая наш скромный скарб, и думал, что ради нее готов на все, лишь бы эти ее карие глаза снова загорелись радостью, как в те дни, когда мы только начинали встречаться. Мы начали обживать это временное пристанище, веря, что Москва — город возможностей, который подарит нам новую, лучшую жизнь.

С первых дней мы с Наташей бросились искать работу, словно два голодных зверя, выпущенных на охоту в незнакомый лес. Я обивал пороги автобаз, складов, шиномонтажек, таскал резюме по пыльным конторам, где охранники в замызганных куртках смотрели на меня сверху вниз, а менеджеры с усталыми глазами обещали перезвонить, но никогда не перезванивали. Наташа листала газеты, которые мы нашли у тетки, обзванивала объявления с дешевого кнопочного телефона, мечтая найти что-то приличное, что не заставит ее гнуть спину или мерзнуть на улице. Две недели прошли в суете и разочарованиях: Наташа устроилась продавщицей на рынок, где каждый день стояла в холодном павильоне, таская тяжелые ящики с картошкой, капустой и морковью, пока ее тонкие пальцы не краснели от мороза, а спина не начинала ныть к вечеру. Я пошел сторожем на автобазу, где коротал ночи в продуваемой всеми ветрами будке, окруженный ржавыми машинами, слушая лай бродячих собак и завывание ветра в щелях. Реальность оказалась жестокой: вместо светлого будущего нас ждали копеечные зарплаты, усталость, от которой ломило все тело, и горькое осознание, что Москва — не сказка, а суровый экзамен, который мы пока не могли сдать. Я возвращался с работы с тяжелым сердцем, глядя на Наташу, которая, несмотря на усталость, пыталась улыбаться, готовя ужин из дешевых продуктов на теткиной газовой плите, и чувствовал себя виноватым, что не могу дать ей большего. Но выбора не было, и мы держались друг за друга, как за спасательный круг в этом огромном, равнодушном городе.

Однажды вечером, после очередной смены, я сидел на кухне у тетки за шатким деревянным столом, покрытым старой клеенкой с выцветшими цветами, и перебирал стопку газет, которые она хранила для растопки печи. Свет от тусклой лампы с пожелтевшим абажуром падал на страницы, и среди объявлений о потерянных кошках, продаже дач и найме грузчиков мне попалось одно, набранное жирным шрифтом: «Требуются девушки на работу в фотостудию, оплата высокая». Бумажка была мятая, с оторванным углом, пожелтевшая от времени, но слова цепляли своей простотой и обещанием чего-то легкого, почти волшебного. Я почувствовал, как внутри шевельнулась надежда, смешанная с тревогой, и позвал Наташу, которая стояла у раковины, чистя картошку в старом клетчатом фартуке: «Наташ, иди сюда, глянь-ка на это! » Она вытерла мокрые, покрасневшие от холодной воды руки о ткань, подошла, присела рядом, взяла газету и тут же засияла, как ребенок, которому подарили долгожданную игрушку: «Сережа, это же мой шанс! Настоящая работа, не этот рынок вонючий, где я как грузчик пашу, а вокруг одни хамы и грязь! » Ее глаза засверкали, щеки порозовели от возбуждения, голос дрожал от восторга, и я невольно залюбовался ею — такой живой, такой красивой, несмотря на усталость. Но тревога тут же кольнула меня в грудь, и я сказал: «Наташ, тут что-то мутное, слишком сладко звучит, такое не бывает». Она отмахнулась, бросив газету на стол: «Ой, да ладно тебе, Сережа, ты вечно паникуешь, как старая бабка! Позировать перед камерой — это же не мешки таскать, не картошку на морозе перебирать, а деньги хорошие! » Я попытался возразить, чувствуя, как внутри холодеет: «А если голышом снимать заставят? Ты понимаешь, во что это может вылиться? » Она рассмеялась, сверкнув белыми зубами, ее смех был звонким, но с легкой дрожью: «Ну и что? Это искусство, поди! Ты всегда всего боишься, Сережа, а я верю, что это мой билет в новую жизнь! » Я смотрел на нее, на эту ее наивную веру в людей, и понимал, что спорить бесполезно — когда Наташа что-то вбивает себе в голову, ее не переубедить.

Наташа у меня — красавица редкая, настоящая жемчужина, которую я выловил из мутных вод нашей юности. Высокая, стройная, с длинными ногами — точеными, с гладкой, почти шелковой кожей, которые в юности сводили с ума весь наш курс в универе. Она ходила по коридорам института, и парни оборачивались ей вслед, шептались, пытались подкатить, но она держалась с достоинством, не размениваясь на случайные романы. Шатенка с густыми, мягкими волосами до лопаток, которые струились по ее спине, как темный шелк, блестя на солнце, карие глаза — глубокие, теплые, с золотыми искорками, в которых можно было утонуть, как в омуте. Грудь у нее аккуратная, второго размера, упругая, с нежной белой кожей, чуть просвечивающей голубыми венками, и розовыми сосками — маленькими, но твердыми, как вишенки, с крохотными, почти незаметными ареолами, которые напрягались на холоде или под моими прикосновениями. Попка — круглая, гладкая, как спелый персик, с мягкими ягодицами, которые слегка покачивались при ходьбе, а между ними — аккуратная щелка: темные внешние губки, чуть припухшие, скрывали розовые внутренние, нежные и влажные, когда она возбуждалась, клитор — маленький, чувствительный, набухал, как жемчужина, стоило его тронуть, а анус — тугой, розовый, с мелкими складочками, будто сжатая кнопка, готовая к открытию под давлением. За ней в молодости бегали толпы парней, осыпали цветами, комплиментами, приглашали в кино, но я оказался хитрее всех — подкатил с букетом ромашек, парой смешных анекдотов и своей настойчивостью, пока она не растаяла, не улыбнулась мне той самой улыбкой, от которой у меня до сих пор сердце замирает. Девушка она правильная, воспитанная в приличной семье, где мать учила ее скромности, а отец — трудолюбию, но с этой трогательной наивностью, которая порой делала ее уязвимой, заставляя верить в лучшее там, где я видел только опасность.

Мы спорили полночи, сидя на продавленном диване в комнате тетки, под тусклым светом старой лампы с пожелтевшим абажуром, который отбрасывал длинные тени на стены. Я доказывал, что это развод, что такие объявления — ловушка для таких, как мы, приезжих, жаждущих легких денег: «Наташ, ты понимаешь, что это не работа, а черт знает что? Кто в здравом уме будет столько платить за простые фото? Это пахнет обманом! » Мой голос дрожал от тревоги, я сжимал ее руку, пытаясь достучаться до нее. Она сидела, скрестив руки на груди, и твердила свое: «Сережа, ну подумай, вдруг это судьба? Мы же мечтали поехать на море, забыть эту серую жизнь, где каждый день — как день сурка! Я устала от этого рынка, от холода, от вони гнилой капусты и грубых мужиков, которые орут на меня, как на прислугу! Ничего со мной не случится, если я разденусь перед камерой, это же не навсегда! » Ее голос был полон надежды, но я видел, как она нервно теребит пальцы, как ее губы чуть подрагивают, выдавая скрытую неуверенность. Я чуть ли не умолял: «Наташка, одумайся, это западня! Они тебя голую снимать будут, а потом еще и трахнут, поди! Ты понимаешь, что это может быть конец всему, что у нас есть? » Мое сердце колотилось от страха за нее, от мысли, что я не смогу ее защитить, но она фыркнула, мотнув головой: «Ой, Сережа, не выдумывай! Это профессионалы, они знают, что делают, а ты все драматизируешь, как в плохом кино! » Я смотрел в ее доверчивые глаза, полные мечты, и понимал, что переубедить ее не смогу — Наташа, если что-то втемяшилось ей в голову, становилась упрямой, как осел. В итоге я выдохнул, чувствуя смесь беспомощности и любви: «Ладно, езжай, но я с тобой, мало ли что». Она запрыгала от радости, как девчонка, чмокнула меня в щеку, оставив легкий след помады, и побежала готовиться, оставив меня в одиночестве с тяжелыми мыслями и сигаретой в руке.

Наташа зашла в душ, и я слышал, как льется вода, как она напевает что-то веселое — кажется, старую песню про любовь, которую мы слушали на кассетах в юности. Дверь ванной скрипела, пар вырывался в коридор, наполняя его запахом ромашкового мыла, которое она так любила. Через полчаса она вышла, завернутая в старое полотенце с выцветшими цветами, с мокрыми волосами, от которых капало на пол, оставляя темные пятна на вытертом линолеуме. Ее кожа была чуть розовой от горячей воды, щеки разрумянились, и она выглядела такой живой, такой моей, что я невольно улыбнулся, несмотря на тревогу. Она сбросила полотенце, стоя перед зеркалом в маленькой прихожей, и начала одеваться, не замечая моего взгляда. Надела свои любимые облегающие джинсы — темно-синие, слегка потертые на коленях, которые плотно облегали ее длинные ноги, подчеркивая изгибы бедер и упругость попки, будто вторая кожа. Шов между ног чуть врезался в промежность, намекая на аккуратные складки ее киски, скрытые под плотной тканью, и я почувствовал, как внутри шевельнулось что-то теплое, знакомое. Сверху она накинула черную блузку с небольшим, но коварным вырезом, через который виднелась нежная ложбинка между ее грудей — белая кожа контрастировала с темной тканью, а соски, оставленные без белья («Жарко будет в метро», — сказала она с улыбкой), слегка проступали, маленькими твердыми бугорками, которые манили взгляд. Накрасилась она быстро, но тщательно: подвела глаза черным карандашом, чтобы подчеркнуть их глубину, добавила румян на скулы, чтобы скрыть усталость, на губы нанесла яркую помаду — алую, как спелая вишня, которая делала ее улыбку еще соблазнительнее. Крутнулась перед зеркалом, поправляя волосы, которые струились по плечам, и подмигнула мне: «Ну как? » Я хмыкнул, скрывая волнение под шуткой: «Сногсшибательно, Наташка, прям модель с обложки! Только смотри, чтобы эти твои фотографы не слопали тебя с потрохами, такую красоту! » Она рассмеялась, легонько хлопнув меня по плечу: «Ой, Сережа, какой ты смешной! » Но я заметил, как ее пальцы чуть дрожали, когда она брала сумочку, выдавая скрытую тревогу, которую она пыталась спрятать за этой своей уверенностью.

Так называемый «офис» находился в центре Москвы, в лабиринте узких улочек, где старые дома теснились друг к другу, а шум машин смешивался с гулом людских голосов и запахом бензина. Мы спустились в метро, где воздух был пропитан резиной, потом и сыростью, сели в вагон, держась за поручни, пока поезд дергался на рельсах, скрипя и гудя. Наташа стояла рядом, прижавшись ко мне плечом, ее волосы касались моего лица, и я вдыхал их легкий аромат — смесь шампуня и ее собственной, чуть сладковатой нотки. Мы доехали до нужной станции, поднялись наверх, где холодный ветер ударил в лицо, и быстро нашли дом — старое здание с облупившейся штукатуркой, без вывесок, с тяжелой деревянной дверью, покрытой трещинами и облупившейся краской. Наташа сжала мою руку, ее ладонь была влажной от нервов, и нажала на звонок — старый, гудящий, с потертой кнопкой. Через минуту дверь со скрипом отворилась, и перед нами предстал парень лет тридцати, восточной внешности, с гладко зачесанными назад волосами, блестящими от геля, как лакированная поверхность. Его смуглая кожа лоснилась, глаза — узкие, темные, цепкие — скользнули по Наташе с головы до ног, задержавшись на ее груди, обтянутой блузкой, и бедрах, обрисованных джинсами. От него пахло дорогим одеколоном — терпким, с нотками сандала и мускуса, который бил в нос своей резкостью и оставлял послевкусие, будто смешанное с чем-то приторным. «Здравствуйте, вы на фотопробы? » — спросил он деловито, но в его голосе сквозила маслянистая интонация, как у торговца, который уже прикидывает выгоду. Наташа, смущаясь, залепетала, ее щеки вспыхнули ярким румянцем: «Да, мы... то есть я... записана на два часа... эээ... » Она опустила взгляд под его пристальным взором, ее голос дрожал, выдавая неуверенность, которую она пыталась скрыть. Он кивнул, причмокнув губами, будто пробуя ее на вкус: «Понятно. Проходите в холл, фотограф скоро освободится». Улыбнулся он широко, обнажив белые зубы, но мне его улыбка показалась хищной, как у кота, который присматривается к мыши, решая, поиграть с ней или сразу проглотить. Я сжал кулаки, чувствуя, как внутри нарастает тревога, но молча последовал за Наташей, которая шагнула внутрь, ее каблуки застучали по потертому деревянному полу.

Холл был тесный, пропахший застарелой кожей, сыростью и чем-то кислым, что витало в воздухе, напоминая запах прокисшего вина. В центре стоял кожаный диван — потертый, с липкой на ощупь обивкой, на которой виднелись темные пятна, будто от пролитого кофе или чего похуже. Рядом — маленький столик с замусоленными журналами, страницы которых слиплись от чьих-то грязных пальцев. Напротив — розовая дверь с облупившейся краской и табличкой «Элит студия Жака», буквы на которой выцвели, словно от времени и равнодушия. На стенах висели фотографии голых девиц — одни с раздвинутыми ногами, демонстрируя блестящие от влаги вагины с раскрытыми губками, другие с высунутым языком, облизывая размалеванные губы, все с пошлыми гримасами, будто соревнуясь в вульгарности. Я поморщился, ощутив ком в горле, и тихо сказал: «Наташ, ты точно хочешь тут остаться? » Она шикнула на меня, сжав мою ладонь так, что ногти впились в кожу: «Тихо, Сережа, не позорь меня перед людьми! » Ее голос дрожал, но она старалась держать лицо, хотя я видел, как ее глаза бегают по этим фотографиям, и в них мелькает тень страха. Из-за стены донесся грубый гогот — пьяный, хриплый, с матерными выкриками, и я почувствовал, как по спине пробежал холодок, а в животе сжался узел. Мы сели на диван, его пружины скрипнули под нашим весом, и тут розовая дверь приоткрылась со скрипом, от которого у меня заныли зубы. Выглянуло невысокое существо с толстым брюхом, которое выпирало из-под тесной рубашки, в черном берете, из-под которого свисали длинные сальные волосы, жирно блестевшие в тусклом свете лампы. Большая голова, маленькие глазки, похожие на свиные, и вздернутый нос придавали ему клоунский вид — нелепый, почти комичный, как персонаж из дешевого цирка. Это был Жак. Мы с Наташей переглянулись и невольно улыбнулись — уж больно он выглядел смешно, этот толстяк с напускной важностью, но моя улыбка тут же угасла, когда я заметил, как внимательно он смотрит на мою жену.

«А это что за цветок? » — прогундосил Жак, его голос был низким, с хрипотцой, а взгляд скользнул по Наташе с головы до ног, задержавшись на ее груди и бедрах, будто оценивая товар на рынке. «Вы, наверное, на пробы, девочка моя? » Наташа встала, поправила блузку, ее пальцы чуть дрожали, и смущенно кивнула: «Да». Ее голос дрогнул, она опустила глаза, чувствуя себя под его взглядом голой, хотя еще была одета. Жак окинул ее взглядом, задержался на вырезе, где виднелась ложбинка ее грудей, и ухмыльнулся: «А это кто с вами? Телохранитель? Да, девочка моя, такое тело стоит беречь! » Он хохотнул, его пузо заколыхалось, как желе, а маленькие глазки блеснули чем-то похотливым. «Муж», — тихо сказала Наташа, краснея до корней волос, ее щеки стали пунцовыми, а дыхание участилось. Жак удивленно вскинул брови, они поднялись почти до берета: «Муж? Ну ладно, а портфолио раньше делали? » Наташа, хлопая длинными ресницами, спросила с детской простотой: «А что это? » Жак хмыкнул, потер подбородок жирной ладонью, оставив на нем блестящий след: «Первый раз, значит? Нетронутый цветок! Проходите в кабинет, красавица, и вы, супруг, тоже». Его голос стал слащавым, и я почувствовал, как внутри все сжимается от нарастающего предчувствия беды.

Мы вошли в небольшую комнату, пропахшую табаком, пылью и чем-то кислым, как будто тут давно не проветривали. В центре стоял мягкий диван с продавленной подушкой, обивка которого была покрыта пятнами, будто кто-то пролил на него кофе или вино. Рядом — старый стол, заваленный мятыми бумагами, журналами с ободранными обложками и окурками в переполненной пепельнице, а по бокам — пара шатких стульев с облупившейся краской на ножках. Жак плюхнулся за стол, сложил руки на животе, отчего его рубашка натянулась, обнажив жирные складки, и начал деловито: «Так вот, дорогие мои, сейчас у нас конкурс на лучшее портфолио. Победитель получит кругленькую сумму — 50, 000 долларов — и работу за границей». Наташа заулыбалась, ее глаза загорелись мечтой, губы растянулись в широкой улыбке — я прямо видел, как в ее голове мелькают картинки: она в норковом манто, открывает дверцу «Мерседеса» где-нибудь в Монте-Карло, с бокалом шампанского в руке, а теплый ветер треплет ее волосы. Она сильнее сжала мою руку, ее пальцы были теплыми, чуть влажными от волнения, и доверчиво посмотрела на Жака, будто он был добрым волшебником из сказки. Я чувствовал, как ее надежда передается мне, но тревога тут же заглушала это чувство. «А можно спросить, о какой сумме речь? » — уточнил я, стараясь скрыть нарастающий страх, который холодной волной поднимался от живота к горлу. «Бонус составляет 50, 000 долларов», — ответил Жак, не моргнув глазом, его голос звучал уверенно, как у торговца, который знает, что его товар купят. Мы с Наташей переглянулись — сумма для нас была просто фантастической, почти нереальной, как выигрыш в лотерею, о котором мы только читали в газетах. Наташа выпалила, ее щеки пылали, голос дрожал от волнения: «Мы согласны... ээ, то есть я согласна». «Подождите соглашаться, моя девочка, портфолио — это фотографии с некоторой эротикой и элементами порнографии», — добавил он спокойно, будто говорил о погоде. Наташа напряглась, ее улыбка дрогнула, она бросила на меня быстрый взгляд, полный смятения, ее пальцы сжали мою руку так, что ногти впились в кожу. «Вы предлагаете моей жене сниматься голой? » — уточнил я, чувствуя, как кровь приливает к вискам, а голос становится хриплым от сдерживаемого гнева. «Ну, в некоторой степени да. А если хотите приз, нужна серьезная работа. Я вас оставлю на минуту, обдумайте по-семейному. Но учтите: если дадите согласие, а на съемках откажетесь, штраф — 10, 000 долларов. Таковы правила, ничего личного, фирма тоже несет расходы», — сказал он, поднялся с тяжелым кряхтением и вышел, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась пыль.

Я повернулся к Наташе, сердце защемило от тревоги, от страха за нее, от ощущения, что мы стоим на краю пропасти: «Наташенька, давай уйдем отсюда, пока не поздно, это же гадюшник какой-то! » Мой голос дрожал, я сжал ее руки, пытаясь передать ей свое беспокойство. Она нахмурилась, ее брови сдвинулись, губы сжались в упрямую линию: «Сережа, а как же наша мечта? Помнишь, как мы хотели на море? Полежать на песочке, покупаться, забыть эту серую жизнь, где каждый день — как наказание? Ничего страшного, если я разденусь, это же искусство, наверное! » Ее голос был полон надежды, но я видел, как она нервно теребит пальцы, как ее грудь вздымается от учащенного дыхания, выдавая скрытую тревогу. Я пытался достучаться до нее, чувствуя, как внутри все кипит: «Наташ, это не искусство, это порнуха самая настоящая! Ты что, хочешь, чтобы тебя голую по всему интернету разнесли, чтобы каждый урод пялился на тебя? Это не работа, это ловушка! » Она упрямо мотнула головой, ее волосы качнулись, как темный водопад: «Ты преувеличиваешь, Сережа! Они сказали, все конфиденциально, это профессионалы, а не какие-то бандиты! » Я чуть ли не кричал, сдерживая себя, чтобы не напугать ее еще больше: «Наташка, одумайся, это западня! Они тебя голую снимать будут, а потом еще и трахнут, поди! Ты понимаешь, что это может быть конец всему, что у нас есть? » Мое сердце колотилось, я видел в ее глазах борьбу между мечтой и страхом, но она фыркнула, отводя взгляд: «Ой, Сережа, не выдумывай! Это шанс, а ты все портишь своими страхами! » Мы спорили минут десять, я чуть ли не умолял, чувствуя, как голос срывается от беспомощности, но Наташа оставалась непреклонной, и я понял, что переубедить ее не смогу — она уже видела себя победительницей этого проклятого конкурса.

Дверь открылась, и Жак вошел, постучав костяшками по столу, отчего пепельница подпрыгнула, а окурки чуть не высыпались: «Ну что, решились? » Наташа выпалила, ее щеки пылали, голос дрожал от смеси решимости и страха: «Согласна. Но фото не размножите? » Жак расплылся в улыбке, его маленькие глазки блеснули: «Ну что вы, деточка, как можно? Все строго конфиденциально, мы серьезное агентство». Он вынул из ящика бумаги — мятые, с пятнами от кофе, — протянул их Наташе: «Небольшая формальность». Я схватил договор, пробежал глазами — ничего особенного, кроме жирной строчки про штраф в 10, 000 долларов, которая ударила меня, как кулаком в живот. У нас таких денег не было даже в мечтах, и это ощущение ловушки сдавило мне грудь, как стальной обруч. Наташа, не читая, чиркнула подпись своей аккуратной, чуть дрожащей рукой и протянула листок Жаку, ее пальцы слегка тряслись. Он кивнул, сложив бумаги в ящик: «Вот и славненько. Теперь прошу за мной, красавица».

Мы пошли за ним по длинному коридору, где стены были покрыты облупившейся краской, пахло сыростью, старыми коврами и чем-то затхлым, как в подвале. Пол скрипел под ногами, лампы мигали, отбрасывая длинные тени, и я чувствовал, как каждый шаг приближает нас к чему-то неизбежному. Мы вошли в большой зал: белая круглая кровать с мятым покрывалом, на котором виднелись подозрительные пятна, белые стены, покрытые трещинами и местами пожелтевшие, с потолка свисали прожектора, их свет резал глаза, а посреди комнаты стояла камера на штативе — дорогая, с блестящим объективом, выглядевшая неуместно в этом убогом помещении. Жак скомандовал деловито, его голос стал резче: «Так, моя милая, тебе за вон ту ширму, там разденешься до трусов и ложись на кровать. А вам, друг, нужно выйти из комнаты. Но если хотите наблюдать за процессом, в соседней комнате есть окошко, можете смотреть и любоваться на свой цветок». Наташа бросила на меня быстрый взгляд — в нем смешались страх, решимость и мольба о поддержке, которую я не знал, как ей дать, — и скрылась за ширмой, старой, потрепанной, с пятнами неизвестного происхождения. Я вышел в коридор, закурил, чувствуя, как дым обжигает горло и легкие, но не снимает напряжения. Минут десять я топтался у стены, стряхивая пепел на потертый пол, мысли путались: «Как нас угораздило вляпаться в эту хрень? Это же не работа, а черт знает что! Наташка, дуреха, что ж ты натворила? » Я чувствовал себя предателем, что не остановил ее, и одновременно злился на нее за эту ее слепую веру. Любопытство и тревога пересилили, и я решил пойти в соседний кабинет, чтобы хоть как-то держать ситуацию под контролем.

Кабинет оказался крохотным, метров шесть, с одним шатким стулом, который скрипел под моим весом, и маленьким окошком, закрытым грязной шторкой, пропахшей пылью и табаком. Воздух был спертым, стены покрыты облупившейся краской, и я чувствовал себя, как в клетке. Сел, отодвинул шторку — и замер от увиденного. Наташа сидела на кровати в своих белых кружевных трусиках, которые чуть просвечивали, намекая на темный треугольник аккуратно подстриженных волосков под ними. Ее груди — красивые, упругие, с маленькими розовыми сосками — покачивались, пока она пыталась сесть в позу лотоса, ее движения были неуверенными, почти детскими. Соски напряглись от прохлады в зале, стали твердыми, как горошинки, вокруг них проступили крохотные ареолы, чуть темнее ее кожи, и я невольно сглотнул слюну, чувствуя, как в штанах шевельнулся член, несмотря на стыд и тревогу. Жак стоял рядом, поигрывая камерой, его жирные пальцы сжимали ее корпус: «Так, моя умница, выгни спину, руки назад, твои сиськи должны быть в кадре. Замри... Отлично. Теперь снимай трусы». Наташа покраснела до корней волос, ее щеки стали пунцовыми, она встала, быстрым, почти судорожным движением стянула трусики, прикрываясь ладошкой. Между ее тонких пальцев проглядывали темные губки ее киски — аккуратные, чуть припухшие, с легким блеском влаги, а внутренние — розовые, нежные, чуть выпирали наружу, клитор был маленьким, но уже набухшим от напряжения или страха. «Ну что за скромность, деточка? Становись раком, задом ко мне», — скомандовал Жак, его голос стал резче, с ноткой нетерпения, он потирал руки, будто предвкушая добычу.

Наташа бросила взгляд в мою сторону — заметила меня в окошке — и, глубоко вздохнув, послушно встала на четвереньки, ее движения были медленными, полными стыда. Ее попка — круглая, гладкая, как спелый персик — открылась полностью, ягодицы разошлись, обнажая между ними щелку вагины, блестящую от легкой влаги, с розовыми внутренними губками, которые чуть разошлись, показывая узкий, влажный вход во влагалище, манящий своей невинностью. Выше виднелась тугая дырочка ануса — розовая, сжатая, с мелкими складочками вокруг, будто маленькая кнопка, пульсирующая от напряжения. Жак защелкал камерой, его глаза блестели: «Раздвинь ягодицы одной рукой, покажи все». Наташа, дрожа, выполнила, ее тонкие пальцы с аккуратным маникюром раздвинули попку, обнажая анус — маленький, чуть сжатый, с розовой кожицей вокруг — и влажные складки киски, где клитор набух еще больше, блестя от выделений, которые она не могла контролировать. У меня в штанах зашевелился член — черт, моя жена голая перед чужим мужиком, выставляет все напоказ, а я стою и возбуждаюсь, как последний извращенец! Я чувствовал себя предателем, но не мог отвести взгляд, в голове боролись стыд, гнев и это проклятое возбуждение, от которого кровь стучала в висках. Жак причмокнул, его голос стал слащавым: «Какая прелесть, девочка моя! Так, повернись ко мне, грудь вперед». Наташа развернулась, ее сиськи колыхнулись, соски торчали, твердые и напряженные, лицо было красным от стыда — она чувствовала себя униженной, голой не только телом, но и душой, но не могла остановиться, словно попала в ловушку, из которой нет выхода. Я не выдержал, закрыл шторку, выскочил на улицу и нервно закурил, затягиваясь так глубоко, что дым обжигал легкие, но не мог прогнать этот стыд и непонятное тепло в паху, которое я ненавидел в себе в тот момент.

Через десять минут я вернулся, ноги сами понесли меня обратно, будто какая-то сила тянула посмотреть, что происходит с моей Наташей. Открыл шторку снова, и передо мной предстала картина, от которой у меня перехватило дыхание: Наташа лежала на спине, ее длинные ноги были закинуты за голову — поза такая, что ее пизда и жопа были выставлены напоказ, как на витрине. Киска раскрылась, как цветок: внешние губки — темные, мясистые, чуть припухшие от напряжения — разошлись, внутренние — розовые, блестящие от влаги — обнажили узкий вход во влагалище, мокрый и манящий, а клитор — маленький, набухший, красноватый — торчал, словно прося внимания, пульсируя от каждого движения. Анус был розовым, с мелкими морщинками вокруг, он сжимался и разжимался от напряжения, будто дышал, и я заметил, как Наташа дрожит — то ли от страха, то ли от холода, то ли от стыда, который сжигал ее изнутри, превращая ее лицо в красный овал, где глаза блестели от слез, а губы дрожали. Жак что-то бормотал, щелкая камерой: «Хорошо, девочка моя, замечательно, теперь разведи ноги шире». Наташа послушалась, ее вагина раскрылась еще больше, и я увидел, как внутри все блестит — она невольно текла, ее тело предавало ее, выделяя соки, которые стекали по внутренней стороне бедер, оставляя влажные дорожки. Она сгорала от стыда, ее руки сжимались в кулаки, а дыхание было прерывистым, как будто она пыталась сдержать рыдания. Вдруг дверь открылась, и в зал вошел тот кавказец с подносом — три чашки кофе дымились в его руках, его смуглое лицо расплылось в ухмылке, когда он увидел Наташу. Она дернулась, пытаясь прикрыться простыней, но та была пришита к матрасу, и она только беспомощно задергала ногами, ее сиськи подпрыгнули, соски затвердели еще больше от резкого движения. Кавказец поставил поднос на край кровати, бросил на нее еще один взгляд, полный похоти, и вышел, оставив за собой аромат кофе, смешанный с его одеколоном. Жак махнул мне рукой: «Заходи, друг, присоединяйся». Я вошел, чувствуя, как сердце колотится в груди, как ноги подкашиваются от смеси гнева, стыда и этого проклятого возбуждения, которое я не мог подавить.

В зале пахло потом, дешевым одеколоном и чем-то кислым, что витало в воздухе, смешиваясь с теплом от прожекторов. Я сел за кровать на скрипящий стул, Наташа сидела рядом, голая, красная как рак, не зная, куда деть руки — то прикрывала грудь, сжимая ее так, что кожа между пальцами белела, то пыталась закрыть промежность, где блестели капли влаги, выдавая ее невольное возбуждение. Жак протянул ей чашку кофе: «Пей, деточка, расслабься». Она взяла ее дрожащими пальцами, кофе чуть не расплескался, и тихо, почти шепотом, спросила: «Ну как я? Есть шанс? » Ее голос был сдавленным, полным стыда и надежды, которая все еще теплилась в ней, несмотря на унижение. Жак пожал плечами, его жирное лицо расплылось в ухмылке: «Шансы есть у всех. До тебя тут десяток девок было, но задатки у тебя хорошие». Наташа поникла, ее плечи опустились, глаза потускнели — она поняла, что все эти позы, этот стыд могут быть зря, что ее мечта ускользает, как дым от сигареты, которую я курил в коридоре. «Но ведь вы же знаете, как победить, вы же не первый конкурс фотографируете? » — вырвалось у нее с отчаянием, ее голос сорвался на высокой ноте, она сжала кулаки так, что костяшки побелели. Жак откинулся на стуле, его живот заколыхался: «Ну как вам сказать, победитель выбирается для фотосессии одному очень популярному мужскому журналу, и здесь предпочтения отдаются самым раскрепощенным и женственным особам». Он говорил медленно, смакуя каждое слово, будто наслаждаясь ее смятением. «Но что я должна сделать? » — спросила Наташа, ее голос дрожал, в нем звучала смесь страха и решимости. «Так как журнал мужской, то на фотографиях вместе с вами должны присутствовать другие мужчины, вы понимаете, о чем я? » — спросил он, прищурив свои маленькие глазки. Наташа сглотнула, ее лицо стало бледным, глаза расширились: «Понимаю, но... может быть, вы меня снимите с моим мужем? » Ее голос был почти умоляющим, она бросила на меня взгляд, полный надежды, что я смогу ее спасти. Жак покачал головой: «Не в коем случае, это будет видно сразу, что он ваш близкий человек, нет, это исключено». Я не выдержал, вскочил, чувствуя, как гнев кипит в груди: «Позвольте, вы предлагаете моей жене сниматься голой с другими мужиками? Ну уж это слишком, Наташа, что ты молчишь? » Мой голос сорвался на крик, я сжал кулаки, готовый броситься на этого жирного ублюдка. Жак поднял руку, его голос стал спокойнее, но в нем чувствовалась сталь: «Послушайте, вы уже столько прошли, и если вы действительно настроены получить сумму в 50, 000 долларов, то должны идти до конца».

Когда он снова назвал эту сумму, у меня в голове загудело — 50, 000 долларов, деньги, которых мы никогда не видели, которые могли бы вытащить нас из этой нищеты, дать нам шанс на новую жизнь. Наташа посмотрела на меня, ее глаза были полны слез, но в них мелькнула искра решимости: «Я... я согласна, но только чтобы это было побыстрее». Ее голос дрожал, она сжала губы, пытаясь сдержать рыдания, которые рвались наружу. Я чуть не задохнулся от ужаса: «Наташа! Что ты делаешь, это уже перебор! » Я схватил ее за руку, пытаясь вытащить из этого кошмара, но она выдернула ладонь, ее лицо исказилось от смеси страха и упрямства. Я знал, что она никогда не смотрела порно, смутно представляла, что это такое, и сейчас ее наивность толкала ее в пропасть. Жак философски заключил, его голос стал почти торжественным: «Она сделала правильный выбор. Раз идти этой дорогой, так идти до конца. Только вот быстрота в творческом деле неуместна». Я встал, чувствуя, как ноги подкашиваются, как внутри все кричит от бессилия: похоже, все уже решено, и я здесь лишний. Выйдя из комнаты, я вошел в тот же маленький кабинет, отодвинул шторку и закурил прямо там, стряхивая пепел на пол, не заботясь о том, что подумают. Дым заполнил легкие, но не мог заглушить гул в голове — смесь гнева, стыда и страха за Наташу, которая осталась там, голая, растерянная, как загнанный зверь, сидя на этой проклятой кровати. Мне было жалко ее до боли в груди, но это был ее выбор, и я понимал, что она старается ради нас, ради той мечты, которую мы так долго лелеяли.

Через несколько минут дверь зала открылась, и Жак вернулся, а за ним вошли трое мужчин, от вида которых у меня похолодело внутри. Один — тот самый кавказец, которого мы встречали, Ашот, смуглый, с густыми черными бровями и жестким взглядом, его тело было крепким, мускулистым, с широкой грудью и сильными руками, покрытыми темными волосами. Второй — Руслан, парень лет двадцати семи, невысокий, но коренастый, с широченными плечами, его лицо было грубым, с квадратной челюстью и короткой щетиной, глаза — светлые, холодные, смотрели с наглой уверенностью. Третий — Гена, высокий, худощавый, но жилистый, с длинными руками и спокойным, почти равнодушным взглядом, его кожа была бледной, а волосы — светлыми и редкими. Жак представил их с деловитой улыбкой: «И так, мальчики, прошу знакомиться, эту прекрасную розу зовут Наташенькой, а это Ашот, Руслан и Гена». На мою жену было больно смотреть: она сидела на кровати, вся сжавшись, ее голое тело дрожало, руки судорожно пытались прикрыть грудь и промежность, но это выглядело жалко и беспомощно — ее сиськи с розовыми сосками торчали между пальцами, а между ног блестели капли влаги, которые она не могла скрыть. Ее лицо было красным, глаза полны ужаса, дыхание — прерывистым, как будто она задыхалась от стыда. «Ну, мальчики, не будем терять время, раздевайтесь и плотней к Наташеньке, она спешит», — скомандовал Жак, потирая ладони, его голос стал резким, как у режиссера, отдающего приказы актерам.

Парни не заставили себя упрашивать — скинули одежду с такой скоростью, будто это была привычная рутина. Ашот сбросил черную рубашку и джинсы, обнажив крепкое тело, покрытое темными волосами, и его член — толстый, темный, с багровой головкой, уже полустоящий, с выпирающими венами, которые пульсировали под кожей, яйца — крупные, волосатые, свисали низко, слегка покачиваясь, как маятник. Руслан стянул серую футболку и штаны, показав коренастое тело с широкой грудью и короткими, но мощными ногами, его хуй был коротким, но широким, как пивная банка, с толстой красной головкой, блестящей от смазки, яйца — тугие, подтянутые, покрытые редкими волосками. Гена медленно снял свитер и брюки, обнажив худощавое, но жилистое тело, его член был длинным, прямым, как копье, с гладкой розовой головкой, влажной от капель смазки, яйца — большие, гладкие, болтались между ног, словно тяжелые груши. Они подошли к Наташе, болтая своими членами, которые покачивались при каждом шаге, и она испуганно смотрела то на Жака, то на меня в окошке, ее глаза были полны ужаса, дыхание сбилось, сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди. «Ну же, Наташенька, раз начала, то иди до конца, помоги мальчикам, поставь им члены», — руководил Жак, настраивая камеру, его голос стал командным, с ноткой нетерпения.

Наташа замерла, ее тело окаменело от страха, она только испуганно смотрела на чужие члены, не в силах пошевелиться, ее руки дрожали, сжимая простыню, которая не могла ее защитить. Тогда Ашот, не церемонясь, взял ее маленькую ладошку, мягкую и теплую, и положил себе на член — горячий, пульсирующий, с кожей, скользкой от пота и смазки, головка уже набухла до темно-фиолетового цвета, яйца подтянулись от ее прикосновения. Наташа вздрогнула, ее пальцы инстинктивно сжались вокруг его ствола, и она неуверенно задвигала кулачком вверх-вниз, чувствуя, как он твердеет, как вены под ее рукой напрягаются, как капля смазки выступает на кончике, оставляя влажный след на ее коже. Она сгорала от стыда, ее лицо стало пунцовым, слезы катились по щекам, но она не могла остановиться — страх штрафа в 10, 000 долларов сковал ее волю. Тут подошел Гена, его длинный член — прямой, с розовой головкой, блестящей от влаги — коснулся ее другой руки, и Наташа, давясь стыдом, начала дрочить и его, ее пальцы скользили по гладкому стволу, чувствуя, как он становится тверже, как яйца — большие, гладкие — шевелятся в мошонке от ее движений. Руслан подошел спереди, его короткий, но широкий хуй с толстой красной головкой и тугими яйцами начал постукивать по ее сиськам, оставляя влажные следы на нежной коже, соски затвердели до темно-розового цвета, напряглись от этого контакта, и Наташа вздрогнула, ее дыхание стало прерывистым, как будто она пыталась сдержать крик. «Так, внимание, вижу, все готовы, и так, девочка моя, возьми Руслана член себе в рот, но другие члены не отпускай», — скомандовал Жак, его голос стал резким, почти грубым.

Руслан взял Наташу за подбородок своими грубыми пальцами, приоткрыл ей рот и сунул туда свою болду — толстую, с солоноватым привкусом и резким запахом пота, головка была широкая, растянула ее губы до предела, яйца болтались, касаясь подбородка, оставляя легкий влажный след. Наташа давилась, ее горло сжалось, слезы потекли по щекам, она смотрела на меня через окно, как будто искала поддержки, ее взгляд был полон ужаса и мольбы, но я стоял, парализованный смесью гнева и возбуждения, не в силах ничего сделать. Вид у нее был жалкий — губы растянуты вокруг члена, глаза красные, тушь размазалась по щекам, слюна стекала по подбородку, капая на грудь, — но от этого она казалась еще сексуальней, ее унижение почему-то будило во мне что-то темное, животное. Камера защелкала, Жак бормотал: «Хорошо, очень хорошо». Руслан ухмыльнулся, его грубый голос резанул воздух: «Ну что, Наташенька, вкусно? Давай глубже, не ломайся! » Она замычала, пытаясь что-то сказать, но хуй во рту заглушал звуки, слюна текла рекой, капая на простыню, оставляя мокрые пятна. «Засунь ей поглубже в глотку и замри, только не перестарайся», — сказал Жак, его голос стал почти ласковым, но с ноткой садистского удовольствия. Руслан двинул бедрами, член вошел до упора, головка уперлась в горло, яйца шлепнули по подбородку, и Наташа, подавляя рвотный рефлекс, задергалась, ее руки сжали члены Ашота и Гены сильнее, слезы текли ручьями, но она не вырывалась — стыд начал растворяться в странном тепле, которое поднималось от низа живота, ее тело предавало ее, и я видел это в ее глазах, где страх смешивался с чем-то новым, непонятным.

Потом Жак скомандовал: «Так, ставим ее раком». Парни перевернули Наташу, она уперлась локтями в кровать, ее попка задралась вверх, ягодицы разошлись, обнажая все — от блестящей пизды до тугого ануса. Ашот подошел спереди, взял ее за волосы своими грубыми руками, намотал их на кулак и засунул свой толстый хуй ей в рот — багровая головка растянула ее губы до предела, вены пульсировали, яйца болтались, касаясь ее лица, оставляя влажные следы. Наташа жмурилась, ее язык невольно скользил по стволу, она чувствовала его вкус — соленый, с привкусом пота и смазки, — и стыд боролся с нарастающим возбуждением, которое она не могла подавить. Гена пристроился сзади, плюнул себе на пальцы, смазал головку своего длинного члена — прямого, с розовой блестящей головкой, влажной от смазки, яйца — большие, гладкие — и начал проталкивать его в ее пизду. Влагалище Наташи было узким, оно сопротивлялось, и Гена крякнул, его голос был грубым: «Тесновато у тебя, Наташка, но ничего, сейчас разработаем! » Он надавил, и член с хлюпаньем вошел наполовину — Наташа вскрикнула, боль пронзила ее, пизда растянулась, губки разошлись, клитор набух еще больше, дрожа от каждого толчка. Гена плюнул еще раз, смазал ее складки, которые блестели от выделений, и засунул глубже — до самых яиц, его мошонка шлепнулась о ее промежность, оставив влажный след. Ее пизда обхватила его ствол, как перчатка, соки текли по внутренней стороне бедер, а анус сжимался от напряжения, будто пытаясь сопротивляться тому, что происходило. Они начали двигаться в такт: Ашот трахал рот, держа ее за уши, вгоняя член так, что головка упиралась в горло, яйца бились о подбородок, оставляя красные пятна; Гена долбил пизду, шлепая яйцами о ее клитор, его длинный хуй входил и выходил, растягивая губки, которые покраснели от трения, соки хлюпали, оставляя мокрые пятна на простыне. Наташа стонала, мычала с хуем во рту, ее сиськи болтались, соски терлись о простыню, становясь еще тверже, темно-розовыми, а стыд постепенно уступал место странному удовольствию — тепло внизу живота росло, клитор пульсировал, и я видел, как ее тело начинает поддаваться, как она невольно подмахивает, хотя слезы все еще текут по щекам.

Жак вдруг крикнул: «Секунду, мальчики, затвор заел! » — и начал возиться с камерой, его толстые пальцы неуклюже крутили настройки. Ашот и Гена не остановились — наоборот, увеличили темп, будто почуяв свободу. Ашот наматывал волосы Наташи на кулак, вгонял член по самые гланды, и я видел, как ее горло выпирает от головки, как слюна течет по подбородку, капая на сиськи, оставляя блестящие дорожки. Гена держал ее за жопу, раздвигая ягодицы своими грубыми лапами, и засаживал так, что яйца звонко бились о ее пизду, его длинный хуй блестел от ее соков, клитор дрожал от каждого удара, анус сжимался и разжимался, будто дышал в такт. Наташа пыталась вырваться, мычала: «Мммф! Мммф! » — ее голос был заглушен членом, но вдруг ее тело обмякло — она подалась навстречу, попка начала подмахивать, стыд растворялся в наслаждении, которое она не могла остановить. Я выскочил из комнатки, вбежал в зал, чувствуя, как кровь стучит в висках: «Что за хрень? Вы обещали только фото, а они ее трахают в наглую! » Мой голос сорвался на крик, я сжал кулаки, готовый броситься на них, но Жак поднял руку, его голос был спокойным, почти ласковым: «Успокойтесь, все нормально. Мальчики не железные, ничего с вашей Наташенькой не будет. Сядьте и налейте коньячку». Я плюхнулся на стул, ноги подкосились, рядом на тумбочке стояла бутылка коньяка, мутного, с отклеившейся этикеткой, я налил рюмку и выпил залпом, чувствуя, как алкоголь обжигает горло, но не снимает напряжения. Жак скомандовал: «Так, мальчики, засаживаем на всю длину и замираем». Ашот и Гена вдавили свои члены до упора — Ашот в рот, Гена в пизду, — Наташа замерла, глядя на меня жалобно, с хуем во рту, глаза полные слез, но в них уже мелькало что-то новое — возбуждение, которое она не могла скрыть. Жак защелкал камерой: «Хорошо, очень хорошо, какая молодец Наташенька! »

Как только Ашот вынул свой член изо рта моей любимой, Наташа пролепетала тихим, надломленным голосом: «Все, все, я больше не могу, хватит, я хочу уйти, пожалуйста, отпустите меня, я ничего не хочу». Ее слова были полны отчаяния, слезы текли по щекам, она закрыла лицо руками, ее плечи дрожали от рыданий. Жак покачал головой, его голос стал холодным: «Ну, солнышко, мы только начали. Я же вас предупреждал, у вас есть 10, 000 долларов на оплату штрафа? » Наташа всхлипнула громче, ее тело содрогалось, сиськи дрожали, соски торчали, пизда блестела от соков, которые она не могла остановить. Я смотрел на нее — голую, униженную, с растрепанными волосами и красным лицом — и думал: «Эх, Наташка, не послушалась меня, а теперь тебя ебут незнакомые мужики с твоего же согласия». У меня в горле застрял ком, я налил еще рюмку и выпил, чувствуя, как алкоголь жжет внутри, но не снимает боли за нее. Она умоляюще посмотрела на меня, ее глаза были полны слез и отчаяния, но я отвел взгляд, не в силах вынести этот немой крик о помощи — что я мог сделать, когда она сама подписала этот проклятый договор?

Жак продолжил, его голос стал жестким: «Итак, если у вас нет денег, то приступим. Мальчики, ложите девочку на спину и задирайте ноги». Парни схватили Наташу, уложили ее на спину, подняли ее длинные ноги вверх, раздвинув их так, что ее пизда раскрылась полностью — темные губки разошлись, внутренние — розовые, блестящие — обнажили вход, клитор торчал, анус сжимался. Руслан подошел, его толстый хуй — широкий, с красной головкой, вены выпирали, яйца тугие — уперся в ее пизду, он начал долбить, посторонившись, чтобы Жак снял. Наташа вскрикнула, боль пронзила ее, но тепло нарастало, ее пизда хлюпала, клитор дрожал. «Ашот, сунь ей в рот поглубже», — добавил Жак. Ашот засунул свой толстый член, головка уперлась в горло, яйца шлепали по подбородку, Наташа давилась, но начала сосать, стыд уходил, наслаждение накатывало. «Теперь, девочка моя, надо, чтобы в кадре были все трое. Поставьте ее раком и разработайте анус, а я пока покуру», — сказал Жак и вышел.

Наташу поставили раком, ее голая жопа оказалась прямо передо мной, упор она приняла на локтях, ее тело дрожало, как осиновый лист на ветру, кожа покрылась мурашками от холодного воздуха и страха. Моя жена не сопротивлялась, ее плечи поникли, глаза потухли — она поняла, что помощи ждать неоткуда, что я, сидящий в углу с рюмкой коньяка, бессилен против этого кошмара, который она сама выбрала. Мы с ней пробовали пару раз анальный секс дома, в Саратове, на нашей старой скрипучей кровати — она лежала на животе, сжимая простыню, а я осторожно пытался войти, но ей это не понравилось: она морщилась от острой боли, шептала: «Сережа, хватит, мне больно», и я отступал, не желая ее мучить. Теперь же передо мной была не та нежная Наташа, а женщина, чья попка, круглая и гладкая, как спелый персик, была выставлена на растерзание чужим рукам, и я чувствовал себя предателем, что не смог ее уберечь.

Ашот подошел к ней сзади, его смуглые, покрытые черными волосами руки грубо раздвинули ее ягодицы, обнажая тугой розовый анус, сжатый, как маленькая кнопка, с мелкими складочками, которые дрожали от напряжения. Его член — толстый, темный, с багровой головкой, уже набухшей до предела, вены выпирали, как канаты, яйца — крупные, волосатые, свисали низко — был готов к действию. «Расслабь бедра и лежи тихо, сейчас мы тебя в попу будем пробовать», — прогундосил он с акцентом, и парни заржали, их грубые голоса эхом отразились от белых стен, усиливая ощущение абсурда и дикости происходящего. Ашот взял тюбик с какой-то прозрачной мазью, выдавил ее на пальцы, и я увидел, как он смазывает свой хуй — жирный блеск покрыл багровую головку, ствол стал скользким, капли мази стекали вниз, падая на простыню. Он приставил член к ее анусу, надавил, и головка вошла неожиданно легко, растягивая тугое кольцо — Наташа вскрикнула, ее голос был полон боли и ужаса, тело дернулось, но Ашот крепко держал ее за бедра, не давая вырваться. «Вот так, Наташка, не дергайся, сейчас привыкнешь», — пробормотал он, начиная поступательные движения, его хуй входил все глубже, яйца шлепали о ее пизду, оставляя влажные следы. Я смотрел, как он грубо трахает мою Наташку в зад, и думал: «Что за чудо-мазь такая? Засадить так просто в зад женщине, которая раньше даже мне не давала этого попробовать? Надо бы узнать название». Наташа стонала, ее тело дрожало, сиськи болтались в такт толчкам, соски терлись о простыню, становясь еще тверже, а я чувствовал, как мой член в штанах напрягается, как кровь стучит в висках от смеси гнева и возбуждения, которое я ненавидел в себе.

Ашот наращивал темп, его яйца — крупные, покрытые густыми черными волосами — звонко бились о ее пизду, которая блестела от соков, стекающих по внутренней стороне бедер. Наташа всхлипывала, ее лицо было мокрым от слез, но вдруг я заметил, как ее бедра начали подрагивать не только от боли, но и от чего-то другого — она подмахивала, едва заметно, ее тело начало отвечать на грубые толчки, стыд уступал место наслаждению, которое она не могла контролировать. Тут к Ашоту подскочил Руслан, его короткий, но толстый хуй — с красной головкой, блестящей от смазки, яйца тугие, подтянутые — уже стоял колом, и он рявкнул: «Дай мне ей засадить, не жадничай! » Гена присоединился, его длинный член — прямой, с розовой головкой, яйца гладкие, как сливы — покачивался, и у Наташкиной жопы началась настоящая толкотня. «Слышь, морда нерусская, подвинься! » — кричал Гена, толкая Ашота плечом, но тот только мило улыбался, его смуглое лицо блестело от пота, и продолжал долбить зад моей супруги, его хуй входил и выходил с влажным звуком, растягивая ее анус, который теперь казался красноватым от трения.

Через минуту Ашот все же уступил, вынув член с хлюпающим звуком, оставив ее анус слегка приоткрытым, блестящим от мази и выделений. Гена тут же занял его место, его длинный хуй — гладкий, с розовой головкой, уже влажной — уперся в ее попку. Он плюнул себе на ладонь, смазал ствол и вошел одним резким движением, до самых яиц, которые шлепнули о ее пизду с громким звуком. Наташа застонала, ее голос был полон боли, но и чего-то еще — наслаждения, которое она не могла скрыть. Ее сиськи болтались из стороны в сторону, соски — темно-розовые, твердые — терлись о простыню, оставляя влажные следы от пота, а сама она тихо всхлипывала, ее мысли, наверное, метались: «Монте-Карло далеко, а меня трахают в жопу прямо сейчас». Я сидел, немного захмелевший, коньяк гудел в голове, смотрел на это со стороны, чувствуя, как мой член стоит колом, и мне было неловко от нахлынувшего возбуждения, от этого дикого желания, которое я не мог объяснить. Тем временем Руслан занял место Гены, его толстый хуй — короткий, но широкий, с багровой головкой — вошел в ее анус с хлюпающим звуком, растягивая его еще больше, яйца шлепали о пизду, оставляя красные пятна. Наташа подмахивала, ее стоны становились громче, стыд растворялся, и вдруг она кончила — первый оргазм пронзил ее, как молния, тело задрожало, пизда сжалась, анус стиснул член Руслана, она закричала, ее голос был хриплым, полным кайфа, глаза закатились, слезы смешались с потом.

«Ну как успехи, о мой радужный цветок, как мальчики хорошо поработали? » — усмехнулся он, его жирное лицо покраснело от быстрой ходьбы, берет съехал набок, сигарета дымилась в руке. Наташа посмотрела на него заплаканными глазами взглядом забитого ребенка, ее лицо было мокрым от слез, пота и слюны, тело дрожало от усталости и унижения. «Так, хорошо, Руслан, ты так и стой, ты, Гена, встань на кровать и засунь свои яйца нашей девочке в рот, так чтобы член лежал у нее на лице», — деловито начал Жак. Гена забрался на кровать, скрипя пружинами, его длинный хуй — прямой, с розовой головкой — лег на ее лицо, яйца — большие, гладкие, чуть влажные от пота — он сунул ей в рот, Наташа давилась, но брала их, ее язык невольно лизал кожу, слюна текла по подбородку. «Хорошо, отлично, Наташенька, ты у нас молодец, теперь, Гена, ложись на кровать, сажай нашу гостью себе на член, ты, Руслан, вставляй ей в рот, а ты, Ашот, займись ее задницей», — продолжал Жак, его глаза блестели от предвкушения. Когда указания были сделаны, парни с энтузиазмом принялись за дело. Гену уложили на спину, его длинный хуй торчал вверх, как копье, яйца лежали на простыне, он схватил Наташу за бедра и посадил на себя — член вошел в ее пизду, растягивая губки, клитор терся о его лобок, она застонала, ее тело задрожало от нового толчка. Руслан встал перед ней, его толстый хуй — короткий, с красной головкой — уперся в ее губы, он грубо сунул его в рот, яйца шлепали по подбородку, Наташа давилась, слюна текла рекой. Ашот пристроился сзади, его толстый член — багровый, с выпирающими венами — вошел в ее анус, растягивая его до предела, яйца бились о пизду, усиливая ее стоны. Мою Наташку посадили, нагнули и грубо засадили, их движения были быстрыми, резкими, ее тело сотрясалось от толчков, сиськи колыхались, соски терлись о простыню. Жак сделал пару фото, но вдруг у него зазвонил телефон, и он с криком «Это личное! » вышел в коридор.

Как только дверь за Жаком хлопнула, в зале повисла тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Наташи и скрипом кровати под весом трех мужиков, которые тут же разошлись не на шутку, словно дикие звери, почуявшие свободу. Вот так картина: еще утром Наташа стояла у плиты на теткиной кухне, в старом халате, варила мне густой черный чай, напевая что-то про любовь под шипение старого радиоприемника, улыбалась мне своей теплой, чуть сонной улыбкой, а теперь, в обед, ее голое тело — белое, дрожащее, с красными пятнами от грубых пальцев — разрывали во все дырки три здоровенных мужика прямо на моих глазах. Такое сложно было представить даже в самых диких фантазиях, но это происходило здесь, в этой душной комнате с облупившейся краской на стенах, где воздух был густым от запаха пота, табака, дешевого одеколона и сладковатой мази, смешанной с ее соками. Пол был усеян окурками, простыня под Наташей промокла от слюны, пота и выделений, прожектора жарили сверху, отбрасывая резкие тени на ее измученное тело. Ашот, схватив ее длинные шатеновые волосы своими грубыми, смуглыми лапами, намотал их на кулак, как поводья, и с силой насаживал голову Наташи на свой толстый хуй — багровая головка, блестящая от слюны и пота, входила в ее горло, растягивая нежные губы до предела, яйца — крупные, волосатые, влажные — шлепали по подбородку, оставляя липкие следы, смешанные с ее слезами и слюной. Наташа давилась, ее горло сжималось в спазмах, изо рта вырывались хриплые, заглушенные звуки, слюна текла рекой, капая на простыню, заливая ее грудь, стекая по ложбинке между сиськами, но Ашот не обращал внимания на ее рвотные спазмы, его глаза горели дикой похотью, грубый смех сливался с рычанием, а пот стекал с его лба, капая на ее лицо. Гена плюхнулся на кровать, ложась на спину, его длинный член — прямой, с розовой головкой, влажной от ее соков, с выпирающими венами — торчал вверх, яйца — гладкие, тяжелые, чуть блестящие от пота — легли на простыню, и он потянул Наташу на себя, вгоняя член в ее пизду, растягивая узкие стенки, которые обхватывали его, как перчатка, яйца бились о ее клитор, набухший до предела, дрожащий от каждого толчка, оставляя красные пятна на ее промежности. Он сжимал ее сиськи своими жилистыми, длинными руками, пальцы впивались в нежную кожу, оставляя багровые следы, тянул ее к себе, ее соски — темно-розовые, твердые, как маленькие гвозди — терлись о его волосатую грудь, усиливая ее стоны, которые вырывались из горла, заглушенного членом Ашота. Руслан стоял рядом, его крепкие, мозолистые лапы гладили ее ягодицы, ожидая своей очереди, затем он раздвинул их до боли, ногти впились в кожу, оставляя полукруглые следы, и начал усиленно долбить жопу — его короткий, но толстый хуй с багровой головкой, блестящей от мази и ее соков, вошел в анус с влажным, чавкающим звуком, яйца — тугие, подтянутые, покрытые редкими волосками — шлепали о пизду, усиливая ее крики, которые становились все громче, переходя в хриплый вой. Каждый трахал свое место с животной яростью, но в этот момент Ашот и Гена действовали вдвоем, пока Руслан подключился чуть позже, их движения были несогласованными, хаотичными, ее тело дрожало, как натянутая струна, кожа покрылась потом, волосы прилипли к лицу, сиськи болтались, соски терлись о простыню, оставляя влажные пятна, а пизда и анус блестели от соков и мази, которые стекали по ее бедрам, оставляя липкие дорожки.

Я сидел в углу на шатком стуле, коньяк гудел в голове, рюмка дрожала в руке, пальцы липли к стеклу от пота, и смотрел на это со стороны, чувствуя, как мой член стоит колом в штанах, как кровь стучит в висках, как внутри борются гнев, стыд и это проклятое возбуждение, которое я ненавидел, но не мог подавить. Наташа была моей — моей нежной, наивной Наташкой, которая утром целовала меня в щеку, а теперь ее трахали три чужака, их потные тела блестели под прожекторами, их грубые руки оставляли следы на ее коже, а я вдруг понял, что хочу к ним присоединиться, хочу почувствовать ее тело — горячее, истерзанное, дрожащее — под своими руками, хочу влиться в этот хаос, который разрушал все, что у нас было, но одновременно будил во мне что-то темное, животное. Так продолжалось минут семь, их потные тела двигались в безумном ритме, воздух стал густым от запаха секса, табачного дыма и ее соков, которые капали на простыню, оставляя темные пятна. Наташа кончила — второй оргазм накрыл ее, как волна, ее тело выгнулось дугой, пизда сжалась вокруг члена Гены, анус стиснул хуй Руслана, она закричала, ее голос был хриплым, надломленным, полный боли и кайфа, глаза закатились, слезы смешались с потом и слюной, грудь вздымалась, соски дрожали от напряжения, ее ноги судорожно сжались, пальцы вцепились в простыню, оставляя на ней рваные следы. Я смотрел на все это и вдруг понял, что сам не прочь поучаствовать в этой оргии. Так продолжалось минут семь, в зал вошел Жак и парни тут же высунули члены. Наташка обессиленная упала на Гене на грудь.

Гена грубо опрокинул мою жену на кровать, его длинный хуй — мокрый, с розовой головкой, блестящей от ее соков, с выпирающими венами — выскользнул из пизды с громким чавкающим звуком, оставив ее влагалище раскрытым, с каплями выделений, стекающих на простыню, которые блестели в свете прожекторов. Наташка осталась лежать, заплаканная, измученная, ее грудь тяжело вздымалась, соски — темно-розовые, твердые, как маленькие пики — торчали вверх, пизда блестела от соков, которые стекали по внутренней стороне бедер, анус пульсировал, красный от трения, с легким налетом мази, смешанной с ее выделениями. Жак подошел ближе, его маленькие глазки блестели от садистского удовольствия, он потер ладони, будто предвкушая новый акт: «Так, мальчики, девочку еще не замучили? Ложите ее на спину, чтобы голова была на весу, будем снимать глубокий минет». Парни схватили Наташу, как тряпичную куклу, их грубые руки оставляли новые следы на ее коже, развернули и уложили на спину, ее голова свесилась с края кровати, длинные волосы упали вниз, касаясь грязного пола, шея вытянулась, рот приоткрылся от слабости, слюна стекала по подбородку, смешиваясь с остатками спермы. Она затравленно смотрела то на Жака, то на меня, то на Ашота, ее глаза были полны ужаса, слезы текли по вискам, капая на пол, ее дыхание было прерывистым, как будто она задыхалась от стыда и боли. «Нет, пожалуйста, не надо, я не хочу», — лепетала она, ее голос был слабым, надломленным, почти шепотом, слова тонули в рыданиях, но ее никто не слушал — парни переглянулись, их лица расплылись в похотливых ухмылках, а Жак кивнул Ашоту: «Сунь ей член глубоко в горло, до упора, и оставайся в таком положении как можно дольше, только не переусердствуй, как в прошлый раз». Ашот подошел, его толстый хуй — багровый, с выпирающими венами, покрытый потом и слюной, яйца — крупные, волосатые, слегка влажные — уперся в ее губы, он грубо открыл ей рот своими пальцами, пахнущими табаком и мазью, и засунул член до упора, его яйца шмякнулись о нос моей жены, оставив липкий след, головка вошла в горло, растягивая его до предела. Наташа давилась, ее горло сжалось в спазмах, слюна текла рекой, заливая лицо, камера защелкала, фиксируя этот момент унижения.

«Хорошая девочка, умница, теперь для реалистичности мне нужно, чтобы было больше слюны, так что, Ашот, давай поработай», — деловито произнес Жак, его голос был холодным, профессиональным, как у врача, делающего укол, он стоял рядом, камера в его жирных руках щелкала без остановки. Ашот начал работать, его хуй с большой скоростью входил и выходил из глотки Наташи, ее тело сотрясалось от рвотных спазмов, по щекам текли ручьи слез, слюна стекала по подбородку, смешиваясь с размазанной тушью, которая оставляла черные разводы под глазами, волосы взлохматились, прилипая к мокрому лицу, как темная паутина. Я смотрел, как мою любимую женщину грубо ебут в рот, и не мог поверить, что это доставляет мне непонятное удовольствие — член стоял колом, сердце колотилось в груди, как барабан, а внутри боролись стыд, гнев и похоть, которая затмевала разум. «Хорошо, Ашот, все, засунь ей глубже и замри, когда почувствуешь, что наша гостья давится, вытащи хуй и поверни ей лицо на камеру, понял? » — скомандовал Жак, его голос стал резким, как хлыст, он чуть наклонился, чтобы поймать лучший ракурс. «Ага, босс», — промычал Ашот, его акцент стал гуще от напряжения, и он резко сунул свою дубину в горло, его яйца снова шмякнулись о нос моей жены, ее лицо исказилось от боли и удушья. Наташа выгнулась, ее руки бились по простыне, ноги дергались в судорогах, пытаясь отпихнуть мучителя, но ничего не могла сделать — хуй оставался глубоко в глотке, ее горло сжималось, глаза закатились, белки блестели от слез, дыхание стало хриплым, прерывистым. «Вот это, Наташенька, называется глубокий минет», — поучительно сказал Жак, его голос был полон садистского восторга, он щелкал камерой, ловя каждый момент ее страдания. «Вот славненько, вытаскивай член и поверни ей лицо на меня», — добавил он, чуть отойдя назад. Ашот быстро вынул хуй, его ствол был мокрым от слюны, блестящим, он взял Наташу за уши своими грубыми лапами и повернул ее лицо к камере — у нее началась рвота, белая масса вырвалась изо рта, заливая подбородок, она часто дышала, открыв рот, как рыба, выброшенная на берег, лицо покраснело, пот смешался со слезами, слюной и остатками спермы, превратив ее в жалкое подобие той Наташки, которую я знал. «Какой хороший кадр! Твое тело, милая девочка, создано для ублажения сильного пола, я просто восхищен», — причитал Жак, его глаза блестели, он щелкал камерой, его жирные щеки тряслись от удовольствия.

«Ну а теперь, мальчики и девочки, перекур, и после продолжим», — сказал Жак, вытаскивая сигарету из кармана своей мятой рубашки, его пальцы дрожали от возбуждения. Наташа затравленно посмотрела на своих мучителей, тихо всхлипывая, ее тело дрожало, грудь вздымалась от тяжелого дыхания, пизда блестела от соков, которые стекали по бедрам, анус пульсировал, красный и воспаленный от трения. Парни накинули халаты — мятые, пахнущие потом и табаком — и вышли вместе с Жаком в холл, оставив за собой шлейф сигаретного дыма и грубого смеха, который резал уши, как оскорбление. Я остался один со своей разъебанной женой, возбуждение охватило меня полностью, кровь стучала в висках, член рвался из штанов — я желал свою Наташку прямо сейчас, хотел попробовать все те позы, в которых ее имели эти ублюдки, хотел почувствовать ее горячее, истерзанное тело под своими руками. Подошел к ней, обнял за плечи, чувствуя, как она дрожит, как ее кожа липнет от пота и спермы. Она прислонила голову к моему животу и зарыдала, ее слезы пропитали мою рубашку, ее дыхание было горячим, прерывистым, как у ребенка, которого только что избили. Я больше не мог терпеть, похоть затмила разум, заглушила жалость.

Нежно поцеловав ее в лоб — ее кожа была соленой от слез и пота, горячей от стыда, — я потихоньку начал укладывать ее на спину, в ту же позу, в которой ее ебал Ашот. Наташка легла, думая, что я начну ее жалеть, ее глаза были полны боли и слабой надежды, что я останусь ее защитником, но я навис над ее головой, чувствуя, как сердце колотится, как кровь кипит в венах, и расстегнул ширинку — мой член, твердый, горячий, с набухшей головкой, выпрыгнул наружу, чуть не задев ее лицо. Она лежала, ничего не понимая, смотрела на мой аппарат, ее рот приоткрылся от удивления, губы дрожали, покрытые слюной и остатками чужой спермы. Этого мне хватило — я быстро сунул хуй ей в рот, так глубоко, как только мог, наклонив голову, начал быстрые толчки, трахая свою бедную, измученную жену, чувствуя, как ее горло сжимается вокруг меня, как ее язык невольно касается моего ствола. Наташка пришла в себя, задергалась, била меня своими маленькими кулачками по бедрам, мычала с хуем во рту, и сквозь это мычание я разобрал свое имя — «Сережа», — полное боли, обиды и отчаяния. Мне было ужасно неприятно от всей этой ситуации, стыд жег меня изнутри, как раскаленные угли, но я не железный — когда при мне имеют во все щели мою жену, я возбуждаюсь, и это чувство было сильнее меня, сильнее любви, сильнее всего, что я знал о себе. В таком положении меня и застали остальные участники оргии, их шаги гулко раздались по коридору, дверь скрипнула, впуская запах сигарет и их грубый смех, который резанул по ушам, как нож.

«Вот так дела, хорошая семейка», — хмыкнул Руслан, его голос был пропитан насмешкой, он стоял, скрестив руки на груди, халат распахнулся, обнажая его толстый член, все еще влажный от Наташиных соков, яйца свисали, блестя от пота. «Ну что ж, мы удалимся на пять минут и выкурим еще по сигаретке», — предложил Жак, его жирное лицо расплылось в улыбке, он подтолкнул парней к выходу, бросив на меня взгляд, полный снисхождения и презрения. Когда они ушли, через минуту я бурно кончил, заливая Наташке горло горячей спермой, ее рот сжался вокруг меня, слюна смешалась с семенем, вытекая по уголкам губ, капая на ее шею. Я вытащил хуй, чувствуя, как ноги дрожат от напряжения, как внутри все кипит от стыда и удовлетворения, и плюхнулся на стул, налив себе очередную рюмку коньяка — мутного, с резким запахом, который обжигал горло, но не мог заглушить этот вкус унижения. Наташка встала, ее движения были медленными, слабыми, как у старухи, она вытирала салфетками лицо от спермы, ее пальцы дрожали, голос был тихим, надломленным, полным боли: «Дурак, скотина, подонок, как ты мог? » Ее слова резали меня, как нож, вонзались в сердце, но я посмотрел ей в глаза, чувствуя смесь вины, злости и странной гордости: «А что, другим можно тебя трахать и в рот, и в зад, а родному мужу нельзя? »

Наташка опустила голову, слезы снова потекли по щекам, капая на простыню, ее плечи содрогались от беззвучных рыданий, она сидела, сжавшись в комок, ее руки обхватили колени, как будто пытаясь спрятаться от всего мира. «Я ведь тебя предупреждал: "не ходи", "давай уйдем", "не подписывай"... а ты, дура, меня не слушала, на что ты рассчитывала, когда соглашалась на это? » — продолжал я, мой голос дрожал от гнева, обиды и алкоголя, слова вырывались сами собой, как поток, который я не мог остановить. «А теперь не жалуйся, это будет для тебя хорошим уроком. Рано или поздно тебя бы все равно выебали за твою наивность. Приведи себя в порядок, осталось недолго, эти уроды скоро кончат в тебя, и мы пойдем домой. Кстати, жопа не болит? А мне ты не позволяла даже долю того, что получили эти гавнюки». Я не мог успокоиться, коньяк гудел в голове, слова лились, полные ревности и боли, я смотрел на нее — мою Наташку, мою жену, которую только что трахали во все дыры, и чувствовал, как внутри все переворачивается от любви и ненависти к самому себе. Наташка слушала мою тираду, тихо всхлипывая, ее руки дрожали, вытирая лицо, ее глаза были пустыми, полными стыда, унижения и чего-то еще — сломленного, что я не мог до конца понять.

Открылась дверь, и вошел Жак со своей полуголой свитой, их шаги гулко отдавались по полу, запах сигарет и пота ворвался в комнату, как напоминание о том, что кошмар еще не закончился. «Ну что, дамы и господа, сняли напряжение? А теперь за работу», — сказал Жак, его голос был деловитым, но с ноткой садистского удовольствия, он потер ладони, будто предвкушая новый акт. Мою Наташку быстро подхватили под руки, как тряпичную куклу, их грубые пальцы впились в ее кожу, оставляя новые красные следы, и поставили на колени, ее тело дрожало, грудь вздымалась от тяжелого дыхания, пизда и анус блестели от выделений. «Так, мальчики, теперь все в кадр и по очереди после щелчка суньте свои приборы в ротик Наташеньки», — скомандовал Жак, его маленькие глазки блестели от предвкушения, он поднял камеру, готовясь запечатлеть очередное унижение. «Мальчики» с энтузиазмом принялись исполнять поручение, их члены — толстые, длинные, короткие — по очереди входили в ее рот, растягивая губы до предела, яйца шлепали по подбородку, оставляя влажные следы, смешанные с ее слюной и слезами.

Наташа сидела смирно, опустив руки, закрыв глаза, ее лицо было мокрым от слез, она только всхлипывала в перерывах между членами, ее дыхание было прерывистым, как у загнанного зверя, который сдался на милость охотников. «Так, Руслан и Гена, вставьте ей сразу два, Наташенька, открой шире рот», — командовал Жак, его голос стал резким, как хлыст, он чуть наклонился, чтобы поймать лучший ракурс. Руслан и Гена встали рядом, их члены — толстый и длинный — одновременно вошли в ее рот, растягивая губы до предела, Наташа давилась, слюна текла рекой, ее горло сжималось в спазмах, но она не сопротивлялась, ее тело обмякло, как будто вся воля покинула ее. Так продолжалось минут двадцать, парни обливались потом, их лица блестели, руки дрожали от напряжения, насаживая голову моей жены на свои члены, их яйца бились о ее подбородок, оставляя красные пятна, слюна капала на пол, смешиваясь с пылью и пеплом от их сигарет. Я подумал: «Надо бы спросить у Жака негативчики, себе на память», — и тут же одернул себя, чувствуя, как алкоголь и похоть затуманивают разум, как внутри все кипит от смеси стыда и желания.

«Теперь, дорогие мои, мне нужна сперма на лице этой дамы, и чем больше, тем лучше», — сказал Жак, улыбаясь так, что его жирные щеки затряслись, его голос был полон садистского восторга. Тут началась жесткая ебля в рот моей жены — ее рот просто разрывали хуями, их движения были быстрыми, грубыми, как у животных, потерявших всякий контроль. Я налил себе еще рюмочку коньяка и выпил залпом, чувствуя, как спирт обжигает горло, но не снимает напряжения, которое сжимало грудь. Наташка давилась, ее стоны становились громче, переходили в хриплый вой, но никто не обращал внимания, парни сменяли члены, насаживая ее голову по самые яйца, их потные руки сжимали ее волосы, уши, шею, оставляя новые следы на ее коже. Через несколько минут бешеной ебли первые капли чужой спермы попали на лицо моей любимой — белые, горячие, липкие, за ними вырвался поток от Ашота, густой и тягучий, заливший ее щеки, потом от Гены — длинные струи брызнули ей в глаза, и третий — от Руслан, прямо на лоб, стекая по вискам. Все лицо и волосы были в сперме, Наташка не могла открыть глаза, по подбородку текли ручейки семени, волосы слиплись, превратившись в мокрую, липкую массу, ее кожа блестела от этой мерзости, а дыхание было прерывистым, как будто она задыхалась под этим слоем унижения. «Хорошо, мальчики, очень хорошо», — приговаривал Жак, делая очередное фото, его голос был полон восторга, он щелкал камерой, ловя каждый кадр ее падения.

«Все, всем спасибо за работу, можете идти», — сказал фотограф «мальчикам», махнув рукой в сторону двери. Ашот, Гена и Руслан схватили свою одежду — мятые футболки, штаны, пропахшие потом и табаком — и быстро удалились, их громкий смех эхом разнесся по коридору, как насмешка над нашим унижением, как последний удар по тому, что осталось от нашей прежней жизни. «Милая моя девочка, ты хорошо поработала, думаю, что приз твой», — сказал Жак, подавая Наташке полотенце, его голос стал слащавым, почти отеческим, но в нем чувствовалась фальшь. Она тихо заплакала, ее руки дрожали, принимая полотенце, слезы текли по покрытому спермой лицу, оставляя чистые дорожки на грязной коже. «Ну а теперь, чтобы все получилось, мне нужна небольшая услуга», — произнес Жак и высунул свой хуй из штанов — толстый, с багровой головкой, яйца свисали, как у быка, покрытые редкими седыми волосами. Наташка сжалась, ее тело напряглось, но она послушно открыла рот, ее губы дрожали, покрытые слюной и чужой спермой. «Нет, милая, повернись-ка своей красивой попкой», — ласково проворковал он, его голос стал мягким, как у хищника, заманивающего жертву. Наташка встала на ноги и нагнулась вперед, ее движения были медленными, как во сне, ее колени дрожали, ноги подгибались от слабости.

Надо сказать, сам Жак — мужчина мелкий, толстый, с жирными складками на животе, а хуй у него внушительный, с выпирающими венами, багровый от напряжения, и ему пришлось повозиться, пока его член не вошел в прямую кишку моей супруги, растягивая ее анус, уже красный и воспаленный от предыдущих толчков. Когда он начал поступательные движения, Наташка вскрикнула, слезы брызнули из глаз — задницу ей разъебали основательно, каждый толчок отзывался острой болью, которая пронзала ее тело, но она молчала, только всхлипывала, ее руки вцепились в край кровати, пальцы побелели от напряжения. Жак ебал ее неспеша, вгоняя по самые яйца, которые шлепали о ее пизду, оставляя влажные следы, смешанные с ее соками и остатками чужой спермы. Я больше не мог терпеть, мой хуй рвался из штанов, кровь стучала в висках, как барабан, разум затмила похоть. «Наташенька, ты же не откажешь мужу», — сказал я, подходя спереди, мой голос дрожал от возбуждения. Она посмотрела на меня отрешенно, ее глаза были пустыми, полными боли и усталости, и послушно открыла рот, ее губы были горячими, влажными от слюны и спермы. Я рывком натянул ее на свой хуй — твердый, горячий, с набухшей головкой, — чувствуя, как ее горло сжимается вокруг меня, как ее язык невольно касается моего ствола, усиливая мое наслаждение.

Мы с Жаком подстроились в такт, одновременно вводя свои дубины в тело моей супруги, наращивая темп, как два механизма, работающих в унисон. Я взял ее голову за уши, насаживая так, чтобы хуй упирался в глотку, ее слюна текла по моим яйцам, смешиваясь с ее слезами, капая на простыню, ее горло сжималось, издавая хриплые звуки. «Ах, какая красавица», — прошептал Жак, его голос был полон восторга, и он бурно кончил в ее жопу, его сперма вытекала, стекая по ее бедрам, оставляя липкие белые дорожки. Я продолжал трахать ее рот с усердием, чувствуя, как она дрожит подо мной, как ее тело содрогается от каждого толчка. «Вы очень хорошая семейная пара, и так подходите друг другу», — продолжал Жак, вытирая пот с лица своим грязным рукавом, его голос был полон фальшивой похвалы. Через пару минут я снова кончил, наполняя рот моей бесстыжей жены спермой, ее губы сжались вокруг меня, проглатывая все до последней капли, ее горло содрогалось, принимая мой поток. Вынув член, я взасос поцеловал Наташку — она пахла чужими членами и спермой, ее вкус был горьким, соленым, с привкусом унижения, но таким родным, таким моим, что я почувствовал, как внутри все переворачивается от любви и отвращения к самому себе.

Потом я усадил ее на кровать, ее тело дрожало, кожа была липкой от пота, спермы и слез, грудь вздымалась, соски торчали, пизда и анус блестели от выделений. Дал ей рюмку спиртного — мутного коньяка, пахнущего сивухой. Наташка залпом выпила, ее руки тряслись, она кашлянула от резкого вкуса, и начала поспешно одеваться, натягивая джинсы и блузку, пропахшие потом, унижением и чужими запахами, ее пальцы путались в пуговицах, ноги подгибались. «Итак, мои дорогие, за результатами кастинга позвоните через неделю, но думаю, что "бонус" ваш», — сказал Жак на прощанье, его голос был полон фальшивой доброты, он стоял, скрестив руки на жирном животе, глядя на нас с довольной ухмылкой.

Всю обратную дорогу жена не произнесла ни слова, и только к вечеру снова зарыдала и просила прощения за свою глупость, несла какую-то чушь по поводу того, что теперь я должен ее бросить и она не заслуживает моей любви, что я ее презираю. Она дура, не понимает, я люблю ее, и после сегодняшнего дня любить стал ее еще больше. Для себя я понял, что нашел в сексе то, что искал, групповой секс — это мое, и я надеюсь, что когда-нибудь моя жена тоже полюбит его. Боже, как здорово, когда твою красивую женщину при тебе любят другие мужчины. Впрочем, я отошел от темы.

Через пару дней позвонил Жак и просил приехать переснять некоторые моменты. После долгих уговоров я сказал Наташке, что прощу ей все, если она доведет начатое дело до конца. Ее опять отымели во все предусмотренные природой дырки, кстати, участвовал в оргии теперь и я сам. Наташка вела себя более раскованно и делала все, что от нее требовалось. Прошла неделя, и Жак нас пригласил снова. Он вручил нам деньги, сказал, что моя жена прошла кастинг, и пригласил ее сняться в фильме. Мы с Наташей забрали деньги и от предложения отказались. Выпив по чашке кофе, мы с Жаком попросили Наташку встать раком, она не ломалась, и мы выебали ее снова. После этой истории мы с Наташкой полетели на море, там познакомились с группой молодых парней и здорово отдохнули. С того времени мы часто практикуем групповой секс, и моей жене это нравится.