Жестокие ведьмы Маркистана или Жестокий секс с вибратором

Часа три воронок прыгал по ухабам и кренился в разные стороны на просёлочной дороге. Ребят мутило и если бы они, не наученные горьким опытом предыдущих этапов, утром бы позавтракали, вся кормёжка уже была бы выблевана в тесном общем отделении автозака.

Но это были опытные сидельцы, несмотря на то, что выезжали с малолетки. И поэтому на этап уходили натощак.

Однако и эта адова поездка внезапно закончилась. Машина подъехала к воротам, погудела, и спустя полминуты остановилась посреди заснеженного двора.

— Крытая, пацаны, - сказал припавший к глазку Стремяга, пытавшийся хоть что-то разглядеть через конвойное помещение и замазанное белой краской окошко над дверцей воронка. – Скорее всего пересылка.

— Так пересылка или крытая? – переспросил его Москвич, не открывая глаз.

— Хрен проссышь, - отозвался Стремяга. – Корпуса двухэтажные, старинные, окна без решек.

Тишина. Конвойные ушли сдавать дела четверых доставленных по этапу, еще вчера малолетних заключенных. Автозак, натужно ревевший мотором всю дорогу, теперь бесшумно остывал. Лишь в металлической его утробе что-то отдалённо потрескивало и глухо капало.

А в самом учреждении, похоже, все вымерли.

Но вот вернулись конвойные, а вокруг воронка послышались шаги и скрип снега. Снимая замок с двери общего отделения, начальник конвоя неожиданно проникновенно сказал вполголоса:

— Ну всё, с Богом, бродяги. Здесь принимают жёстко, так что вы поаккуратнее старайтесь... Ну и держитесь, пацаны...

Этапники шумно вздохнули, и первым пошёл Стремяга. Москвич за ним. Впрочем, оказалось, что принимали здесь этап не особо-то и жёстко. Москвич видел и более серьёзную приёмку. Например, на малолетке в Карелии. Или на пересылке в Соликамске. А здесь так – детский сад.

Всё по стандартной схеме: вперед бросаешь сумку, спрыгиваешь сам, тебе орут со всех сторон «мордой в снег, сука! », ты садишься на корты и прикрываешь голову руками. Потому что по плечам, по рукам, по спине сыплются удары дубинками или киянками. А чаще всего и тем и другим.

И если руки вовремя не подставишь – прилетит в голову.

А тут всего лишь поорали и со всей дури пнули каждого под зад ботинком – чтобы с положения на кортах, зэк упал на четыре кости.

И всё – опять тишина.

Москвич, наученный горьким опытом, даже не пытался взглянуть по сторонам. За такую попытку обычно прилетает сразу. Глядел строго перед собой, в утоптанный чистый белый снег. Рядом старались унять дыхалку приехавшие с ним вместе Кроха и Славик. Стремяга ворочался чуть поодаль. Он выпрыгнул первым, и его уложили в снег на брюхо.

— В позу встала, сучка! – орал на него кто-то и пинал ботинком по рёбрам, стараясь заставить встать, как и они – на корачки. Видимо здесь это считалось позой послушания.

Стремяга натужно закашлялся прокуренными лёгкими, кое-как подтянул колени.

И тут снег снова скрипнул, и перед глазами Москвича появились стройные женские ноги в дорогих кожаных сапожках.

— Слушайте меня внимательно, курочки! – раздался над ними томный бархатный женский голос. – Повторять дважды никому не буду.

— Хуя се... - прошептал рядом одними губами Кроха.

— Вы теперь взрослые мальчики, и если не хотите поехать во взрослую зону, где с вас спросят за вашу жизнь на малолетке, то рекомендую погостить немного у нас.

При упоминании малолетки, Москвичу стало немного не по себе. Да, оттуда они вышли все вязаные, и по большей части зашкваренные. А кто не зашкварен напрямую, тот зашкварился, сидя за одним столом с зашкваренными. Так что взрослая зона теперь не вариант.

— Вы меня понимаете?

— Так точно, гражданка начальница! – выпалил первым Стремяга.

— Не «гражданка начальница», - поправил его бархатный голос, - а «госпожа директриса». Это не тюрьма, а институт благородных девиц.

— Бля буду... - так же тихо прокомментировал Кроха.

Женские ноги в сапожках прошлись туда-сюда перед скорчившимися черными фигурами. Остановились напротив глаз Москвича. Он зажмурился, остро ощутив тончайшую смесь ароматов дорогой кожи и обувного дезодоранта. Правая ножка нетерпеливо постукала подошвой в твёрдый снег.

Ну почему именно я? – мучительно подумал Москвич. Он знал этот жест, это незаметное постукивание. И все вокруг знали. На малолетке опера так заставляли своих стукачей целовать им ботинки. И стукачи целовали. Сам Москвич стукачом не был, но кое-кого из своих теперешних этапников подозревал в столь интимных отношениях с оперчастью.

В прошлом, разумеется...

А теперь вот и ему недвусмысленно предлагалось зашквариться прямо с этапа. Целовать или нет? И вообще целовать женщинам ноги западло, или уже канает?

Пока он раздумывал, изящная ножка постучала ещё несколько раз, и сделала шаг в сторону.

— А раз всем всё понятно – встали и бегом в санпропускник – дверь прямо и направо! – скомандовала обладательница бархатного томного голоса и ароматных сапожек. – Вновь прибывших отмыть, переодеть, накормить и отъебать! – добавила она кому-то уже совсем деловым, как будто даже будничным тоном.

И парни поняли, что это не шутка.

***

Санпропускник представлял собой длинный узкий коридор в подвале центрального здания. Стены были выкрашены в жирный синий цвет, по правую и левую стороны располагались железные двери, а за ними различные помещения. В одно из таких и загнали небольшой этап – всего-то четверых слегка испуганных, и потому активно мандражирующих подростков.

Помещение, в которое их загнали, оказалось довольно тесным и очень душным. Три маленьких окошка под потолком, в которые едва проникал тусклый свет зимнего дня, деревянные лавки вдоль трех стен, а вместо четвёртой – огромные стальные двери, за которыми дышала жаром не то котельная, не то какой-то инфернальный крематорий.

Здесь же, возле адских раскаленных дверей, стояла металлическая вешалка на колёсиках. Ушлые парни быстро сообразили, что это всего лишь двери в прожарку – первая ступень прибытия в любую зону. Таков порядок: своё белье сдаешь в прожарку, а сам топаешь в баню. Общий порядок, ничего особенного. Ребята разделись до трусов, повесили все свои шмотки на вешалку, которую тут же забрала в прожарку какая-то невнятная личность в белом халате, и стали ждать баню.

И через полчасика охуели от духоты.

Они попытались открыть окна – бесполезно. Улеглись на горячий пол у самой двери, стараясь поймать хоть слабые глоточки свежего сквозняка из коридора – почти ничего. Пот лил ручьями и скапливался под их телами в лужицы. Воздухом невозможно было дышать, настолько раскаленным и вязким он казался. Быстро подступала животная паника. Ребята стали долбиться в железную входную дверь, но ни звука в ответ не доносилось из коридора.

Тюрьма быстро отучает от клаустрофобии. Клаустрофобы здесь просто не выживают. Умирают от сердечного приступа или инсульта.

Когда же иссяк богатый поток ругательств, которые проорали они под эту чёртову дверь, и в головах парней стали всё настойчивей стучать тяжёлые молоточки, предвестники кровоизлияния в мозг, Москвич подумал, что вот сейчас он, пожалуй, готов на всё, лишь бы его выпустили подышать свежим морозным воздухом.

В малиновом предобморочном тумане поплыли видения, как он катается на плацу, голый и липкий от пота, загребая руками скрипучий и колючий обжигающий снег, и растирает им лицо, стараясь попутно ещё и наглотаться им досыта, лишь бы унять огнедышащую жажду и сухость во рту.

И отчетливо вспомнился этот раздражающий ноздри аромат её сапог – пряный и приторный одновременно. Эх, какой же он был мудак, что отказался целовать!

В этот момент как раз и простучали за дверью дробные каблучки, а сама дверь с грохотом отворилась. Распластанные голые страдальцы оказались не в силах даже поднять головы перед возникшей на пороге директрисой. Их просто повырубало на первом же вздохе свежего воздуха.

После душа, именуемого здесь солидно баней, парней ждало еще одно жесточайшее разочарование. Оказалось, что вся их одежда навсегда исчезла в прожарке. Её попросту сожгли. Со всеми заботливо зашитыми в швах ништяками, типа бритвенных лезвий, денежных купюр, ювелирно изготовленных из больших «цыганских» иголок отмычек и всего такого прочего. Больше всего было жалко бритвенных лезвий, приготовленных на совсем уж крайний случай – вскрыться.

Вместо их привычных черных роб им выдали... тёмно синие до колен юбки, голубые блузки и светло серые приталенные жакеты! Еще им выдали безразмерные шерстяные колготки и береты машинной вязки, с помпонами!

Женскую одежду! Им, пацанам, только что поднявшимся с малолетки, выдали дамское шмотьё!

— Нахуй! – громко и отчетливо выругался Стремяга. – Я, бля, никогда такую хуйню на себя не одену! – выпалил он прямо в лицо «госпоже директрисе» - обладательнице томного голоса, которая пришла полюбоваться на их переодевание.

Женщиной она оказалась и впрямь эффектной и статной. Бронзовая шатенка, фигуристая, с очень уж рельефным бюстом, что намекало на явное хирургическое вмешательство. С тяжелым испытующим взглядом и выражением «а тот ли ты, за кого себя выдаешь? ».

— Во-первых не «одену», а «надену». А во-вторых – наденешь как миленький. Походишь денёк голым по морозу, и наденешь. Вы сюда не на курорт приехали. Вы – хозобслуга. Ваша работа - топить печки, убирать снег и мусор, таскать воду и рубить дрова. Так что лично ты будешь сегодня весь день таскать дрова. А так как это и правда институт благородных девиц, то обмундирование сюда завозят исключительно женское. Это на тот случай, если заглянет какая-нибудь проверка. Не переодевать же мне вас каждый раз... - усмехнулась она.

Парни стояли молча. Никто не решался первым напялить на себя женскую униформу.

Тогда госпожа директриса молча вышла в коридор, открыла там какой-то скрипучий железный не то сейф, не то просто ящик, и вернулась с резиновой палкой, которая была очень хорошо знакома вчерашним малолеткам. Ни слова не сказав, она стала херачить парней наотмашь по ногам и задницам. Кроха и Стремяга тут же повалились на пол, а Москвич со Славиком стали суматошно натягивать на себя блузки и путаться ногами в юбках.

Директриса стояла в дверях, похлопывала себя по ладони резиновой дубинкой, и беззвучно смеялась, наблюдая за их судорожными попытками нацепить на себя всё и сразу.

Последним одевался Стремяга. Ему досталось больше всех – директриса протянула его несколько раз чуть пониже спины дубинкой, и у парня в глазах потемнело от боли. Он реально едва стоял на ногах!

И тут директриса неожиданно подошла к Москвичу, двумя пальцами приподняла его лицо и, заглянув ему в глаза, с улыбочкой Эльзы Кох сказала:

— Обожаю этот волнующий момент. Мальчики хуже девочек. Сначала хорохорятся, а потом скачут, как угорелые.

И тут же скомандовала своим волшебным голосом:

— Всем встать на колени!

И опять наступил ответственный момент принятия решения. Вставать или нет? Окончательно унизиться перед этой садисткой, или отстоять последний рубеж своей внутренней свободы? А что делать, если она будет бить? Ведь у неё в руках дубинка, и управляться с ней она умеет мастерски. Лупит без следа и по весьма болезненным местам. Вон Стремягу как лихо отделала. Сразу чувствуется большой опыт и особые навыки.

И на размышления времени практически нет - всего несколько секунд. Ведь ясно, что сломать парней директрисе нужно именно сейчас, пока они ещё не освоились на новом месте.

Так что делать: сдаться или попробовать сопротивляться? А вдруг здесь так принято? Вдруг здесь все стоят на коленях перед начальством? На малолетке их тоже так ставили, и ничего – все через это прошли, но потом начальство ничего такого от основной массы сидельцев не требовало. Лишь нарушителей или обиженных унижали постоянно. А как тут обстоят дела?

Но с другой стороны если посмотреть, то ведь женскую форму они только что на себя надели! А это чудовищный зашквар по любым понятиям! Так какой смысл отхватывать прямо сейчас, не вставая на колени? Они здесь одни, никто не видит... На плацу они вообще перед этой козой на корачках стояли, и ничего. Никто не умер от стыда и позора!

Но у директрисы были свои планы, и особо размышлять она парням не позволила. Шагнула к ним на расстояние вытянутой руки и коротким взмахом снизу хлестнула дубинкой первого попавшегося – а это был Кроха – в пах. По низу живота. Стараясь попасть по яйцам.

И попала! Да так удачно, что Кроха только ойкнул и тут же переломился пополам, а потом грохнулся коленками в пол. И аж побледнел от неожиданно резкой боли.

Все молча и поспешно опустились рядом с ним на колени, стараясь не смотреть друг на друга и на директрису тоже.

И снова она заулыбалась своей презрительно-ядовитой улыбочкой.

— Привыкайте, - начала она своё знакомство с этапниками. – В такой позе вы теперь всегда будете стоять перед женщинами. Это институт благородных девиц. Поэтому плохие мальчики, попавшие сюда на перевоспитание, всегда стоят перед женщинами на коленях. Перед всеми – и перед учительницами, и перед нашими воспитанницами. Мы их называем барышни. Вас посадили не просто так. Вас посадили за сексуальное насилие. Над дамами. И перевоспитывать вас тоже теперь будут дамы. Вам придется научиться правильно себя вести. Почтение и послушание. Покорность и трудолюбие. Вот те качества, которые мы намерены в вас воспитать. И на это вам отпущен всего один год. Через год вы либо освободитесь досрочно, либо вас, как неисправимых, отправят на взрослую зону. Что там с вами будут делать, и как вы будете досиживать свой срок – вы знаете лучше меня. И скрыть, откуда вы приехали, и как носили здесь женскую форму, не удастся – это вы тоже знаете.

Рассказывая всё это, директриса прохаживалась у парней за спинами и время от времени клала конец резиновой дубинки каждому на голову. И все невольно поёживались, и наклоняли стриженые головы ниже и ниже...

— Так что следующий Новый год вы все встретите либо дома, либо в петушатнике взрослой зоны. И лишь вам самим решать – где именно! – подытожила свою вводную лекцию госпожа директриса. И только тут решила представиться: - Меня зовут Азалия Нероновна, для вас по-прежнему – госпожа директриса.

— В рот меня шпрот, - по привычке тихо выругался всё ещё икающий от боли в яйцах Кроха. – У неё ещё и папа – Нерон...

***

А потом их повели в столовую. И вот тут им за весь день по-настоящему повезло. Обед оказался просто сказочным! Суп-харчо, распространяющий свои ароматы даже на крыльце столовой. Утка по-пекински. Правда, одна на четверых. В качестве гарнира – пюре лесенкой, приправленное мелко нарезанными солёными огурчиками и присыпанное свежим укропчиком. Вместо хлеба – свежеиспечённые воздушные булочки. Жаль, что лишь по паре на человека. В качестве десерта – по два шарика мороженого и одна шоколадка на весь стол.

— Укусите меня за хуй, я сплю! - в восхищении прошептал Стремяга, когда увидел всё это великолепие. Он для верности ещё и обнюхал всю снедь, чтобы убедиться, что это не муляж из витрины.

Но тут же осёкся и, насупившись, сел спиной к столикам для барышень, которые уже заканчивали обедать и теперь с интересом рассматривали вновь прибывших этапников, многозначительно перехихикиваясь между собой.

Да, предстать перед прекрасным полом в ТАКОМ виде для Стремяги, как, впрочем, и для всех остальных ребят, было невыносимо. Во всяком случае, сейчас им так казалось. Пределы своего невыносимого они до конца не знали. Малолетка приучила их не бояться боли – там били буквально каждый день, но в главном им повезло: среди обиженных они не оказались. К тому же каждый мысленно лелеял слова Азалии Нероновны о том, что продержаться им надо всего год. А вдруг это правда? Ведь триста шестьдесят пять дней и ночей можно, скрепя зубами, выдержать любой стыд и позор! Зато следующий Новый год встретить уже на воле!

А что такое воля, знает лишь прошедший красную малолетнюю зону.

Но, увы, радужные мечты разбились о суровую реальность, как только пообедавшие этапники решили проскользнуть по-тихому на улицу. Чтобы если не покурить (сигареты у них отшмонали вместе со старой одеждой), то хотя бы подышать свежим воздухом без лишних глаз.

И реальностью этой стала еще одна мадам, с которой они познакомились тут же, в дверях. Это была единственная дама, которая носила в этом закрытом пансионате что-то вроде полувоенной формы. На ней был кокетливого покроя защитный френч, явно не по уставу короткая юбка, на поясе демонстративно висели наручники, а за спиной короткая дубинка-шокер.

С такой приблудой парни тоже были хорошо знакомы по малолетней зоне – удар и разряд тока одновременно. В опытных руках идеальное орудие для того, чтобы парализовать на время кого угодно. Или пытать – долго и мучительно.

— Это ещё что за сброд? – холодно сверкнув глазами, остановила их дама, инстинктивно потянувшись рукой за спину и отстёгивая электрическую дубинку.

Опуститься на колени сообразил лишь Москвич, а своего друга Славика он потянул за руку вниз, как только увидел, как разряд тока утонул в животе Крохи. Бедолаге сегодня жёстко досталось второй раз. Стремяга тоже всё понял достаточно быстро, чтобы не получить порцию электронов – дубинка замерла в руке очередной надзирательницы практически в нескольких сантиметрах от его физиономии.

Но он уже стоял на коленях, подняв руки и зажмурившись от ужаса. Кроха корчился на полу, но сознания, кажется, не потерял.

Так они познакомились с заместительницей директрисы по дисциплине и порядку. Заместительницу звали Анна Дарвулия и к благородным девицам её послал видимо сам Бафомет. Уволив с последнего места работы – из Освенцима за бессердечие и жестокость. Отведя ребят в их палату, располагавшуюся на первом этаже старинного двухэтажного жёлтого корпуса, она также прочитала им вводную лекцию, но уже на тему исключительно режима.

Когда они стояли в полутёмном коридоре возле двери в свою жилую комнату, как и положено – на коленях, Анна раздала им небольшие карманные блокнотики и авторучки.

— Это дневник самонаблюдения. Каждый из вас должен записывать в него все свои проступки и прегрешения за весь день. Вечером дневник будет проверять директриса или я, в её отсутствие. Не буду подробно перечислять, что вам запрещено. Потому что вам запрещено вообще всё. Разрешается лишь строго выполнять приказания начальства и благородных барышень. Разумеется, если они вообще захотят с вами общаться. На вас вся работа по обслуживанию женского общежития на втором этаже. Уборка в палатах, в коридорах, на лестницах и даже в туалетах. Печи должны быть протоплены в первую половину дня. Дрова заготовлены заранее. Ещё в ваши обязанности входит стирка дамского белья вручную, мылом и очень бережно. Но это я вам объясню потом, отдельно. Там вас придётся долго и больно пороть, иначе мужской мозг просто не в состоянии понять, что такое бережная стирка.

Слово «пороть» Дарвулия произнесла с подчёркнутым удовольствием, и явно предвкушая это обучение азам прачечного мастерства. Что ж, у каждого в его работе есть особо значимые и любимые моменты, подумал про себя Москвич. А вот интересно – такие крамольные мысли уже нужно записывать в дневник самонаблюдений? Или ещё нет?..

— Но я не хочу, - продолжала Дарвулия, неожиданно смягчив тон почти до ласково-снисходительного, - чтобы наше знакомство, оставило у вас исключительно мрачные впечатления. На самом деле я не монстр, а очень добрая женщина. Вы это быстро поймёте по тому, какой мягкий здесь царит режим, и сколь легко и свободно чувствуют себя наши воспитанницы. Немного усердия и вы также сможете влиться в наш дружный коллектив на правах младших воспитанников. Вам предстоит искупить вашу вину самоотверженным служением женщине, и я дарю вам сегодня особую привилегию – можете подойти и поцеловать мне руку.

«Подойти»? То есть встать без разрешения? Москвич, как самый хитрый, решил первым пожертвовать своим самолюбием, чтобы спасти ребят от возможного нового наказания. Подходить он не стал – он раболепно подполз на коленях к этой фурии и чмокнул её худую руку как можно громче, но без показушной театральщины. Чтобы не дай бог, это не выглядело, как насмешка.

Ребята последовали его примеру, втайне благодаря своего собрата за эту жертву. Первым быть в унижении не каждому комфортно.

— А теперь тряпки, вёдра, швабры в руки и наверх – мыть коридор, обе рекреации и лестницы! – блаженно улыбающаяся режимница снова привычно включила строгую надзирательницу.

Для некоторых людей власть является смыслом жизни. Анна Дарвулия любила власть самой нежной, но чистой любовью. И власть вознаграждала её такими вот приятными моментами в сером однообразии будней.

А парни к вечеру так умотались на уборке второго этажа, где проживали исключительно воспитанницы института, то есть самые что ни есть благородные девицы, что в свою палату возвращались пошатываясь и выпучив глаза, чтобы не уснуть на ходу.

Но до отбоя было ещё далеко.

В небольшой комнате, где их поселили, проживали еще двое парней – старая гвардия хозобслуги. Пирожок – и это была его настоящая фамилия, - ушлый вертлявый парень, с глубоко посаженными, морщинистыми глазами бывшего наркоши. И Федя Сопотов, погоняло Сопатый. Противный и скользкий тип. Настолько тупой, что разговор начал с вопроса: ну чо думаете, пацаны, про это место? Как здесь собираетесь жить? Есть у кого из вас какие-нибудь подвязки на воле?

Откровенного разговора, разумеется, не получилось. Тогда Пирожок перешёл к другой тактике. Оказалось, что они оба прошли на УДО, через десять дней определение суда вступит в законную силу, и они откинутся. Так что если кому-то что-то надо передать на волю (на словах, естественно, никаких маляв!), то он лично готов встретиться с кем надо и перетереть все вопросы.

Ребята переглянулись, повисло неловкое молчание.

— Да не парьтесь, пацаны, - разрядил немного обстановку Стремяга, затянув свою любимую блатную тему. – Мы все здесь бродяги по жизни, на воле ни у кого ни кола, ни двора, так что рады за вас, но от себя можем лишь пожелать блатного фарта и всего самого наилучшего от Господа Бога. Рады бы чифирчику замутить за досрочное освобождение, да вот беда – менты на шмоне отмели последнюю заварку, да и покурить бы не мешало, у вас часом ничего в загашнике не припрятано?

Теперь очередь грустить пришла к аборигенам. Сообразив, наконец, что здесь где сядешь, там и слезешь, Пирожок и Сопатый куда-то срочно намылились. Видимо заполнять дневник самонаблюдения.

Пацаны, оставшись одни, упали на кровати, прекрасно понимая, что грубо нарушают режим содержания. Но даже шевельнуться не было никаких сил. Да и в желудках уже вовсю выли волки и ухали филины.

Вопреки тревожным ожиданиям ужин прошёл почти без приключений. Почти, потому как кое-что странное всё же произошло. Когда наши этапнички, затравленно озираясь, и боясь нарушить очередное неписаное правило, ускоренным образом уминали такой же вкусный ужин, каким им запомнился обед, группа собравшихся было уходить барышень, передала им целую тарелку нежнейших только что испечённых сахарных крендельков и крошечных творожных булочек.

Да, вот так вот запросто взяли со своего стола, и передали оголодавшим зэкам – вчерашним малолеткам! Такая вот чистая и бескорыстная девичья доброта!

Парни практически прослезились, закидываясь халявным угощением, равного которому не видели со свободы! Можно ли считать это полноценным приключением? Нет, конечно. Потому что полноценные приключения начались ночью.

После отбоя.

***

Их соседи – Пирожок и Сопатый явились за десять минут до отбоя и сразу завалились спать. Причем демонстративно накрылись одеялами с головой. Москвич показал на них многозначительным взглядом и подмигнул Стремяге. Тот понимающе улыбнулся: две пары ушей на боевом дежурстве. Показал остальным парням как застёгивает воображаемую молнию на губах.

Все всё поняли, малолетняя колония учит сообразительности самым эффективным образом – через тумаки.

Они и не собирались обсуждать ничего запретного, всем до чёртиков хотелось спать. Но покой нарушили сверху. А там, - парни уже знали, располагалась палата воспитанниц института благородных девиц – тех самых барышень.

По старинной чугунной батарее местного отопления таинственно постучали. Три раза по два удара.

Ребята замерли, напряжённо прислушиваясь. Снова та же серия – три по два. Их явно кто-то вызывал на связь. Кроха, ближе всех находившийся к трубе, отстучал три удара. И по трубе послышался приглушённый женский голос. Так и есть, их звали на разговор.

Говорить по трубам отопления можно как по телефону. Надо лишь прислонить металлическую кружку дном к трубе, и прижаться к ней ухом. Говорить тоже надо в кружку.

Кроха красноречивым жестом развёл руки: мол, а что делать? Пусть слушают, стукачи проклятые, связь в тюрьме – это святое. И достал из тумбочки свой кружак.

— Как звать? – спросили сверху.

— Кроха.

— Это такой высокий, худой? У тебя еще дружок такой чёрненький, прыткий?

Кроха переглянулся с Москвичом. На том конце импровизированного телефона явно имели в виду его и Славика. Тот кивнул.

— Ага, - отозвался Кроха. А кто спрашивает?

— Меня зовут Элла. Остроумное у тебя прозвище. Потому что самый высокий?

— Ну да... - смутился Кроха.

— Забирайся к нам через балкон. Чаю выпьем за знакомство.

— А как?

— Ну там сбоку есть пожарная лестница на крышу... Балкон будет открыт...

Ребята снова переглянулись. Что делать?

Стремяга постучал себя пальцами по груди, и показал, что заберётся по лестнице он. Стукачи, от усердия аж захрапели под своими одеялами. Москвич кивнул и показал большой палец. Окно открыл он, так как его шконка была рядом.

Стремяга, с отвращением взглянув на ненавистные юбку и блузку, не раздумывая, завернулся в синее зэчье одеяло, и еле протиснулся в чрезвычайно узкое окно. Кое-как выбрался наружу, присел, огляделся. Окно их палаты выходило в хоздвор, замкнутый по периметру какими-то деревянными постройками, не то гаражами, не то дровяными складами. Окна начальства, насколько он помнил по сегодняшнему путешествию по второму этажу, находились в противоположном, правом крыле здания.

Стремяга завязал концы одеяла на шее, чтобы освободить руки, и стал взбираться по лестнице.

Перемахнув старинные железные перила балкона, он снова воровато присел, оглядываясь. Сердце бешено колотилось в предвкушении сладкого ночного свидания. «Что ж, подумал он, впервые за три года попробуем настоящей, живой пиздятинки... » - и постучал в стекло балконной двери.

Ему быстро открыли – явно ждали с нетерпением. Стремяга ввалился в теплое и темное помещение, ощутив невероятный аромат женской спальни, с которым ничего не спутаешь, и который поднимает настроение любому, а уж с изголодавшимся молодым зэком вообще творит чудеса!

— Иди сюда, - послышался девичий шёпот из угла и Стремяга, вытянув руки, на ощупь двинулся на зов.

Его довольно быстро и ловко схватили сразу несколько цепких рук и рывком втащили в шатёр – ночное укрытие из одеял и простыней, которыми накрываются двухэтажные кровати, образуя уютный будуарчик на две-три персоны.

Парня силой усадили на пол, загорелся ночник и Стремяга обнаружил себя в обществе сразу четырех девушек в ночнушках или легких халатиках.

— Ну, привет, обманщик! – сказала одна из них, оценивающе его разглядывая. – Зачем выдавал себя за другого? Как зовут?

— Андрей, - хриплым от волнением голосом ответил парень.

— Опять врёшь? – быстро спросила девушка с роскошными волнистыми волосами и какими-то странными, слегка припухшими глазами, явно сильно накрашенными.

— Андрей, держи хуй бодрей! – издевательски прокомментировала её подруга, сидевшая на соседней кровати.

— Да вы что, девушки! – начал привычно скоморошничать Стремяга. – Да разве это я в институт благородных девиц попал?

С него стащили одеяло, ловко развязав узел на шее.

— Ты куда надо попал! – сказала другая девица, сидевшая сзади. – Это мы днем благородные девицы. А ночью – ковен злобных и тёмных ведьм. Привораживаем мальчиков, а потом съедаем их на обед.

Стремяга хмыкнул. Звучало забавно.

— Ну я попаааал! – сходу подхватил он словесную игру. – Может, на первый раз пощадите, и не будете кушать? Может, лучше превратите в маленького серенького кролика и пустите к себе под одеялку – погреться?

Девчонки тихо рассмеялись, а Стремягу от их смеха прошиб нервный озноб – он не общался с молодыми девушками уже почти три года!

Горячая женская ступня уперлась ему между лопаток. Парень чуть не кончил от возбуждения и неожиданности.

— Нет, вы слышали? – покачала головой та, что начала разговор. Видимо это и была Элла. Во всяком случае, Стремяга определил её как первую красавицу этого ковена ведьм. – В кролика захотел! Может, тебя лучше маленьким пуделем сделать? Всё же больше пользы будет. Станешь нас развлекать: танцевать на задних лапках под музыку, и приносить в зубах тапочки!

Девушкам идея явно понравилась. Или они просто привыкли подыгрывать своей лидерше. А вот Стремягу направление разговора как-то не вдохновляло. Здесь над ним явно потешались, и никакой романтики он уже не ощущал. Да и чья-то нога на спине поползла вверх и почти уперлась в затылок явно не заигрывающее, а скорее унижающе. «Так ведь и на голову наступить могут» - пронеслась в его мозгу неприятная мысль.

Он попытался стряхнуть эту ногу и... не получилось! Хотел встать – и почувствовал, что парализован ниже поясницы! Стало по-настоящему жутко.

— Покажи язык, обманщик! – неожиданно строго сказала Элла, и наклонилась к нему почти вплотную.

Стремягу обдало настолько жарким и вязким ароматом девичьей плоти и косметики, что в ушах зашумело как перед обмороком, а язык сам собой вывалился наружу.

— Ты знаешь, что здесь лжецам ставят клеймо на язык? – спросила подруга Эллы.

Почему у всех красоток, - подумал Стремяга, переводя взгляд на неё, - бывают вот такое противные подруги?

Он так и сидел с высунутым языком, и странно – даже не замечал этого!

А Элла тем временем зажгла сигарету, затянулась, и поднесла огонёк к самому носу парня. Ноздри курильщика, целый день даже не нюхавшего табачного дыма, жадно затрепетали.

— Выжечь клеймо? – спросила она совсем серьёзно.

И снова как-то так получилось, что ни втянуть язык, ни просто отстраниться, Стремяга не смог. «Да что же это за херня такая! – подумал он со злобой. – Гипнотизирует она меня что ли?! ».

Но наваждение не отступало. Он смотрел в глаза Элле и чувствовал, как огонь горящей сигаретки почти прикасается к его языку. Ещё чуть-чуть и она обожжёт ему самый кончик, а это очень больно!

И ни туда, ни сюда! Ни отдёрнуть голову, ни закрыть рот! Стремяге стало не по себе от собственной беспомощности. Что это с ним? Почему он как во сне, когда надо бежать от ментов, а ноги отказываются даже шаг сделать?! Как такое вообще может быть?!!

Подержав его так с минуту (а может и больше!) Элла тихо, но удовлетворённо рассмеялась и, убрав сигарету от его лица, неожиданно плюнула парню на язык.

Вот такого он не позволял нигде и никому! Да за такое блядство он дал бы по пасти любой девахе! На воле вообще бы порвал потаскуху, а здесь...

Ну, здесь – понятно. Один крик и прибежит начальство и его как минимум уволокут в ШИЗО, а скорее всего раскрутят за попытку изнасилования. Статья у него соответствующая, так что пиши пропало...

И пришлось в очередной раз стерпеть. Стремяга покорно закрыл рот, и что самое противное – медленно проглотил смачный и какой-то даже сладковатый на вкус, густой плевок Эллы.

Почему медленно глотал? Да потому что во рту как будто пустыня образовалась, словно он на сухой голодовке пару суток просидел!

Хорошо хоть пацаны этого не видят.

«А они всё равно это узнают! » - отчётливо прозвучал у него в мозгу чей-то голос. Причем женский!

«Всё, пиздец, подумал Стремяга. – Это шиза! Надо дёргать отсюда, пока себя не потерял. А то и правда, начну тут танцевать под музыку и тапочки им подавать! »

«В зубах! » - подчеркнул насмешливо женский голос.

«Раздвоение сознания» - спокойно констатировал кто-то третий. И это было настолько реально, что Стремяга закрутил головой, пытаясь увидеть, кто с ним говорит.

Все три голоса засмеялись одновременно.

***

Стремяга проснулся за минуту до подъёма. Это была выработанная годами заключения привычка – вставать всегда чуть раньше. Чтобы было дополнительное время заправить кровать. В некоторых зонах и особо режимных тюрьмах заправлять заставляли по нитке, и не успевших били или переворачивали постели всем, чтобы из-за парочки нерадивых страдали все. Так стравливали и создавали круговую поруку.

Он проснулся сразу, будто вынырнул из-под воды. Свободно вздохнул. Господи, как же хорошо, что это был всего лишь сон! Стремяга даже беззвучно рассмеялся тому бреду, который только что пережил во сне. Какие-то девки, он под гипнозом, его унижают и чуть ли не топчут босыми ногами. А потом ещё и в рот... тьфу, прости Господи!

Парня аж передёрнуло от воспоминания. Ему харкнула в рот какая-то шмара! Ему! Стремяге! И это после того, как он полтора года достойно просидел на крытой в ШИЗО, хотя малолеток вообще на крытую не сажают!

Не, бля, сны тут снятся пиздецовые, подумал он и пошёл в туалет. Наклонился над умывальником, чтобы умыться, и охуел. В прямом смысле этого слова.

Через весь его лоб красовалась жирная надпись тёмной губной помадой: РАБ ЭЛЛЫ...

Именно так – с многоточием.

Но что самое жуткое – надпись была написана наоборот – справа налево и отзеркаленными буквами. Чтобы прочитать он смог её только через отражение.

И тут как раз прозвенел противно-заливистый колокольчик подъема, и заиграла музыка. Проклятущий «Зодиак», который он и на воле-то слушать не мог...

Стремяга в ужасе стал мылить и стирать эту стрёмную надпись, понимая, что секунд тридцать у него есть, а потом пацаны пойдут поссать, и всё, пиздарики! И если не в петушатник, то по крайней мере в шныри его точно переведут из стремящихся к воровской жизни, а это зашквар-зашквар!

Вода тут была ледяная, а помада стойкая и липкая, словно масляная краска, которой мажут скамейки в парках, ловя незадачливых зевак...

Кое-как он успел отмыть саму надпись, но лоб натёр словно наждачкой. Ничего лучше не придумал, как замотать голову полотенцем. И – бегом в палату, где парни уже закончили заправлять свои шконари.

— Ты когда вернулся-то? – деловито спросил у него Кроха.

— А ты чего – спал? – с замиранием сердца переспросил Стремяга. – Да хорош прикалываться!

— Да вообще-то мы все спали, - мрачно подтвердил Москвич. – Заманались тебя ждать. Походу ты там отжарил весь курятник.

Стремяга сел на стул у кровати (начальство любит появляться сразу по подъёму, чтобы надрать задницы спящим или валяющимся на шконках), и снова глубоко вздохнул.

Походу, это был нихуя не сон. И снова в голове кто-то тихо и противно захихикал.

В это первое их утро в пансионате, ребят почтила своим посещением сама госпожа директриса. Азалия Нероновна появилась как всегда внезапно, лишь дробный стук каблучков возвестил о её прибытии. Ребята, как и положено, выстроили в коридоре, в одну шеренгу, и при её приближении опустились на колени.

— Молодцы. – Сказала она просто. – Сегодня я у вас проведу физзарядку.

И скомандовала строго:

— Встать!

Все вскочили.

— Лечь! – последовала следующая команда.

Парни рухнули на пол, поджав под себя руки. Они уже поняли, в чем будет заключаться эта «физзарядка». И они не ошиблись. Азалия прохаживалась перед строем ребят и приказывала монотонным голосом: «Лечь – Встать. Лечь - Встать. Лечь – встать».

И больше ничего. А они падали на пол и вскакивали, падали и вскакивали. Без передышки. Минут через пять все были мокрые и красные, будто только что выскочили из парной. Пот стекал по лицу, и заливал глаза. Стремяга вообще шатался, словно пьяный. Его лёгкие заядлого курильщика то и дело сводило в приступе кашля. Кроха, поднимаясь, старался незаметно придерживаться за стену.

А Азалия невозмутимо поглядывала на них и продолжала командовать:

— Лечь! Встать! Лечь! Встать!

Наконец парни просто не смогли подняться. Последним сделала попытку Москвич. Он привстал на руках и замер в положении упор лёжа. Азалия Нероновна подошла к нему вплотную, и Москвич так же остро, как и в первый раз, учуял сладковато-манящий запах её роскошных кожаных сапог. Сердце колотилось как сумасшедшее, дыхалку невозможно было выровнять, а еще и этот раздражающий аромат абсолютного женского господства. Сапог - прямо перед самым его носом!

И опять она, незаметно для окружающих, но явно со смыслом, постучала мыском по полу.

— Никуда не годится, - спокойно произнесла директриса. - Ваша физическая подготовка на нуле. Тренируйтесь. Я теперь регулярно буду проводить с вами занятия. А сейчас – в душ и готовьтесь к завтраку. Кстати! – она подошла к Стремяге и внимательно посмотрела на его натёртый до красноты лоб. – Что это у тебя?

Парень явственно ощутил, как упало его сердце и затаилось, спрятавшись где-то между желудком и печенью, перестав биться.

— Что? Где? – он растерянно потёр свой лоб.

— Ничего, показалось! – загадочно усмехнулась госпожа директриса и покинула их так же внезапно, как и пришла.

Душ оказался ледяным. А завтрак в этот день был просто королевский. Сладкая молочная лапша с настоящим сливочным маслом! А на второе (да, завтрак здесь состоял из двух блюд!) – блины с икрой! Красной! Икры было завёрнуто в блины очень мало, но это была НАСТОЯЩАЯ красная икра! Пацаны переглядывались в полнейшем недоумении.

А вместо привычного чая им подали кофе со сливками.

— Нет, точно вчера на этапе меня пристрелили и я в раю! – исподволь оглядывая ребят, решил опять схохмить на ту же тему Стремяга.

— Еще бы, - тщательно прожёвывая невиданную вкуснятину, флегматично заметил Москвич. – Всю ночь шлялся неизвестно где, наёбся как бобик, а по утру морда лоснится от блинов с икрой. Не, как хотите, но сегодня я иду стручок попарить. Тем более что это они меня спрашивали. Вернее нас, со Славиком.

Его друг деловито кивнул. Все улыбнулись. А вот самому Стремяге сделалось как-то неуютно. Всё, что он запомнил из вчерашнего посещения дамской палаты было стрёмно. Очень стрёмно. А что там было дальше – чего он совсем не запомнил? Наверняка какой-то лютый пиздец там с ним случился, раз мозг вообще отказался фиксировать этот ад, и просто стёр все воспоминания.

А надпись на лбу осталась. Причем надпись исключительно для него. Чтобы сам помнил, но никому не говорил.

И он, как опытный сиделец, знал, что это означает. На зоне таких называют «крытый пидор». Кто-то по-тихому шпилит такого под хвостик, или вваливает за щёку без лишних глаз, а бедолага живет среди мужиков и канает за приличного. До поры, до времени. Пока верно служит своему хозяину. Отдает тому посылки-передачки, выполняет разные поручения, стучит на кого надо... А потом приходит время, и всё раскрывается. Обычно после освобождения «благодетеля». И тогда на несчастном отрываются по полной, ведь он фактически их всех зафаршмачил! Хотя если не знаешь за кем-то что-то стрёмное, то и не считается.

Но бьют при этом страшно. Могут и покалечить.

И вот теперь он сам – Стремяга! – такой «крытый» персонаж. «Раб», блять, какой-то Эллы!

И ещё совсем некстати вспомнился этот её плевок ему в рот. Тьфу, бля... Вспомнился со всеми вкусовыми ощущениями, как будто только что она ему на язык харкнула!

Стремяга чуть не подавился последним кусочком блина, настолько реальными были ощущения, вызванные этими воспоминаниями. Машинально взглянул на стол барышень, которые уже допивали свой кофе, и увидел, как кивнула ему эта самая Элла! И пододвинула так небрежно тарелочку с какой-то свежей выпечкой! Нате, мол, кушайте, холопы с барского стола!

— Чо, можно взять? – ушлый Кроха вовремя проследил за его взглядом, и весь навострился на угощение.

Стремяга пожал плечами. Завтрак был вкусным, но порции явно рассчитывались на кокетливых благородных девиц, которым не нужно будет потом целый день крутиться белками в колесе.

А Кроха уже метнулся к столу воспитанниц за испеченными в виде сердечек крендельками...

Зато после завтрака небо над пансионатом помрачнело, пошёл мелкий мокрый снег, и по такому случаю режимница Дарвулия объявила на всю столовую:

— Сегодня, ввиду погодных условий, прогулки до обеда отменяются, и в общем зале будет проходить урок хороших манер. Наши барышни займутся воспитанием своих новых подопечных. Они пока дикие и непослушные, так что надо проявить свои лидерские качества, и строгие моральные принципы, чтобы обуздать, по возможности, строптивых неотёсанных волчат.

Девушки встретили это предложение одобрительным общим шумом. Кто-то прищёлкнул пальчиками, кто-то в предвкушении похлопал в ладошки. Идея на какое-то время самим стать воспитательницами, явно пришлась всем по вкусу.

Через полчаса парни стояли посреди просторного зала, скорее напоминавшего гостиную, чем помещения для занятий. В правом углу возле окон здесь уютно примостилось пианино, в левом, напротив – старинный камин, окруженный антикварного вида кушетками. Вдоль стен располагались мягкие полукресла, с гнутыми ножками и расшитыми золотом парчовыми подушками. На стенах висели картины, под потолком поблескивала бронзой и хрусталем люстра, явно помнившая Марата с Робеспьером.

Парни стояли в центре зала, а барышни свободно рассаживались в кресла и на кушетки возле камина, когда двери распахнулись и в зал стремительно, но и грациозно вошла невысокая молодая женщина, в длинном бархатном платье фиолетово-черных оттенков.

Все приветствовали её вставанием и лёгком полупоклоном, парни, естественно опустились перед ней на колени.

— Молодцы! – улыбнулась она. – Меня зовут Доротея Шентес и я буду учить вас уму-разуму. А также благородным манерам и умению вести себя в приличном обществе. Ну и ещё кое-чему... Предупреждаю сразу: я – строгая учительница. Очень строгая. Заслужить у меня наказание – пара пустяков. Наказываю я исключительно вот этой деревянной линейкой.

Она согнула перед лицами оторопевших ребят тонкую и чрезвычайно гибкую метровую линейку, и в какой-то момент Москвичу показалось, что сейчас она ещё чуть-чуть перегнёт эту жуткую штуковину и та лопнет, впившись в щёки, глаза, лбы и рты парней тонкими и острыми, как иглы, щепками.

Доротея посмотрела на Москвича, словно прочитав его страх, и молча улыбнулась.

— Не бойся, мальчик, - сказала она ласково и даже как бы интимно, наклонившись к нему. – Здесь случайностей не бывает. Здесь всё закономерно, как и ваше пребывание в этом заведении.

— Прошу внимания, юные леди! – сказала она, обратившись к барышням и указывая на коленопреклонённых юношей. – Сегодня вам предстоит почти невозможное. Попытаться этих отъявленных мерзавцев и негодяев хоть как-то облагородить и если не направить на путь истинный, то хотя бы чуточку отвратить от зла и порока, глубоко укоренившихся в этих совсем ещё молодых сердцах и душах. Какие будут предложения? – спросила она просто.

— Нужно заставить их много работать и постоянно наказывать. Чтобы они поняли, что ад совсем близко и следует за ними, как в этой жизни, так и в вечной! – сказала благочестивого вида скромная девушка, в коричневом закрытом платье, с убранными в тугой хвост волосами. Строгое лицо, никакой косметики, кроткий взгляд и чувственные, пухлые губки, никак не вяжущиеся с её благочестивым и одухотворённым видом. Дай такой святоше хорошую нагайку и соответствующие полномочия, и она перевоспитает самого маркиза де Сада. Москвич её так и прозвал про себя – Святоша.

Учительница кивнула ей, отмечая предложение Святоши как вполне приемлемое.

— А я предлагаю мягкую, но твёрдую силу в воспитании этих мальчиков, - подала голос толстуха, сидевшая у камина, в окружении трёх своих подруг. – Строгая любовь творит чудеса.

— Согласна с тобой, Акулина, - кивнула и ей Доротея, прохаживаясь вокруг насупившихся, и искоса на всех поглядывающих, вчерашних этапников. – Но хочу заметить, что эти мальчики – жестокие преступники. И не просто преступники, а насильники. То есть фактически – извращенцы, получающие сексуальное наслаждение, насилуя и заставляя страдать своих жертв. Это не заблудшие овечки. Один из них, - тут Доротея как бы невзначай коснулась кончиком своей линейки макушки Крохи, - заставлял потерпевшую ублажать его оральным способом, и у него ничего не получалось, по причине недостаточной эрекции. И тогда он выбил несчастной передние зубы. Они, дескать, мешали ему справлять его похоть. Потерпевшая на суде рассказывала, что после этого с эрекцией у злодея всё было в порядке...

Барышни не стали сдерживать своё бурное возмущение.

— Спокойно, девушки! – грустно улыбнулась Доротея. – Мы ещё не раз заставим этих подонков сожалеть о содеянном. Для этого у нас с вами есть все возможности. Но сейчас я хочу узнать у нашей доброй Акулины, как именно она намерена перевоспитывать жестоких сексуальных маньяков? Прошу, поясни свою мысль.

— Да что с ними церемонится! Нужно заставить их пережить всё то, что они сделали со своими жертвами! – раздались возбуждённые девичьи голоса с разных мест.

— Значит, всё-таки ветхозаветное «око за око»? – лукаво спросила Доротея.

— Да, - неожиданно вступила в общий разговор, молчавшая до той поры Элла. – Один из этих подлецов любил хвастаться перед своими дружками, что трахает девушек исключительно сзади. Объяснял это тем, что все бабы, по его мнению, шлюхи, и есть большой риск заразиться через них венерическими заболеваниями. А так, мол, шансы «попасть на Венеру» сравнительно не велики. На самом деле ему просто нравилось унижать таким способом девочек. Сейчас, насколько я знаю, - на этих словах Элла сделала особый акцент и посмотрела в упор на Стремягу, - этот урод очень боится за свой зад. Испытывает просто панический ужас при мысли, что кто-то его вот также изнасилует в попку!

Москвич увидел, как Стремяга весь потемнел лицом при этих словах. И еще ниже опустил голову.

— А если он привыкнет, и станет получать от этого удовольствие? – спросила Доротея.

— Значит, он перестанет быть насильником! – торжествующе улыбнулась Элла, и подруги посмотрели на неё с восхищением. – Что и требовалось сделать и доказать!

— Как вариант – годится! – благосклонно приняла её идею строгая учительница и снова обратилась к залу. – Но, может, есть ещё какие-нибудь идеи?

Новых предложений не последовало. Барышни присоединились к трём высказанным предложениям по перевоспитанию молчаливо стоящих на коленях посреди зала грешников.

И только сами мерзавцы, насильники и извращенцы, продолжали молча стоять, стараясь дышать через раз, как будто вот прямо сейчас их и начнут насиловать в анус и выбивать им зубы, чтобы оприходовать еще и орально.

Но ничего подобного с ними не случилось. Нагнав парням жути, строгая учителка Доротея Шентес, предложила вполне забавную ролевую игру. Она позвала к себе Акулину и Эллу и предложила девушкам прямо сейчас и приступить к перевоспитанию злодеев по избранной ими методике, а для этого каждой выбрать себе любого из особо понравившихся пацанов.

Тут-то многое и прояснилось. Но еще больше запуталось.

— Жульничество! – возмущенно сказала толстушка Акулина, указав, на стоящего у её ног на коленях, Стремягу. – Элка уже его пометила. На нём её клеймо! И это все видят!

Стремяга при этих словах вздрогнул так, словно его ударило током. Москвич аж отпрянул от него.

Доротея снисходительно улыбнулась и ласково сказала:

— Ну и что же! Акулинушка, ну когда же ты научишься извлекать пользу из промахов и ошибок своих соперниц! Да, Элла поспешила и поддалась эмоциям. Мы все это видели, не ты одна! Ну и что с того? Тебе теперь положена вполне законная компенсация. Можешь выбрать не одного, а сразу двух воспитанников себе. И к тому же любых! А Элле достанется только тот, кого она уже выбрала. По-моему это справедливо и тебе только на пользу!

— Я беру этого, - Акулина положила руку на макушку Москвича. – И этого! – она указала на Кроху. – Извращенца!

***

Барышни быстро разделили общий зал на три примерно равные части с помощью двух высоких ширм, и Москвич с Крохой оказались в крайней слева секции, возле камина. С ними осталась Акулина – девушка высокая и не признающая никаких методик похудения, а также три её подружки, имён которых парни пока не знали, но с которыми теперь им предстояло познакомиться поближе.

Девицы, разумеется, сразу же приступили к Крохе. Оно и понятно, подумал Москвич, такую рекламу ему только что сделали. Выбивал зубы девушкам, а после их насиловал в рот – исчадие ада. Как такого не загнобить, если он теперь в их полной власти? Хорошо, если тут же с ноги в лицо не получит...

Вот только приговора барышни явно не читали. А там сказано, что потерпевшая хорошо запомнила огромный эрегированный член насильника, уткнувшийся ей в лицо. А всякий, кто был с Крохой в бане, сразу бы понял, что по эпизоду выбивания зубов у него стопроцентное алиби. Но она запомнила его худые руки и тонкие длинные пальцы профессионального воришки, когда он поднял её опущенную голову и попытался привести девушку в чувство. Вот и пошёл вместе со всеми, вкруговую, на восьмерик. А теперь кому что докажешь?

— Не бойся, мы тебя насиловать не будем, - похлопала Кроху по щеке Акулина. – Мы не злобные ведьмы, как Элла и её подружки. Мы достойные добрые волшебницы. Учимся помогать людям найти себя. Вот ты, как мне кажется, где-то в глубине души совсем другой человек. В глубине твоей души живёт испуганная, хрупкая девушка. Ранимая и романтичная натура. Мечтающая о красивых сказочных замках. Замки эти прячутся в лесах, пронизанных невесомыми солнечными лучами. Вокруг щебечут диковинные птицы и свободно, никого не боясь, гуляют сказочные животные...

Кроха закрыл глаза и Москвич был готов поклясться, что видел, как по его щекам побежали слёзы.

— Встань! – Акулина взяла Кроху за руку и подняла с колен. – Твой наряд какой-то пошлый и нелепый. Ты же не стандартная кукла, заброшенная в заваленный всяким хламом шкаф. Ты – прекрасная скромная девушка. Наверняка в прошлом ты была фрейлиной какой-нибудь величественной королевы. А теперь будешь моей личной служанкой ведь так? Ты же этого хочешь?

Акулина заглянула в мокрые от слёз глаза Крохи. Он, смущаясь, кивнул и тут же сам застеснялся этого едва заметного кивка.

— Не нужно никого бояться. Сейчас Стеша и Мара сходят за нашими вещами и мы подберём тебе какую-нибудь более достойную одежду, которую ты сможешь носить вместо этого наряда замухрыжки.

Москвич еле заметно (как ему казалось) хмыкнул про себя. Он, стало быть, остаётся замухрыжкой. Что ж, се ля ви. Добро пожаловать, брат Кроха, в клуб дамских любимчиков, в который посторонним замухрыжкам вход, как видно, запрещён!

— Не волнуйся, - взглянула в его сторону Акулина. – Тебе я тоже приготовила поистине сказочный подарок.

— Можно узнать что это?

— Можно. Это призвание на всю жизнь. Но пока ты не готов его принять. Так что путь будет трудным, а обучение даже немного неприятным. Но тебе понравится, поверь...

Она оставила Кроху, всё ещё пребывавшего в эйфории видений и романтических мечтаний, в которые сама Акулина его и погрузила, видимо с помощью элементарного гипноза, и подошла к Москвичу.

— Вставай, пойдешь со мной, - приказала она холодно и строго.

— А как же розовые пони и романтические сказки? – съязвил он непонятно зачем. – Или это для избранных? Тонких, ранимых натур?

Акулина повернулась к нему всем своим мощным телом и неожиданно влепила звонкую пощечину, от которой у Москвича, в общем-то привыкшего за годы сидения получать по щам, картинка перед глазами поплыла куда-то в сторону.

— Сто пятьдесят, - ответила она. – За хамство.

— Не понял? – искренне удивился Москвич.

— Запиши себе в дневник сто пятьдесят ударов розгой. От меня лично. Мы имеем право просить начальство вас наказывать. Так что это подарок лично от меня, ясно?

Только тут до парня дошел смысл понятия «дневник самонаблюдения». Туда надо записывать назначенные наказания. И свои мысли на этот счет. Так сказать рефлексию...

Он всем своим видом изобразил молчаливый протест, достал блокнот и записал туда первой строчкой значок плюс и цифрами сто пятьдесят. В скобочках добавил «От Акулины».

— Барышни Акулины, - строго поправила его девушка, хотя было совершенно непонятно, откуда она узнала, что он там написал.

Слово «барышни» вписать было некуда, и потому Москвич зачеркнул предыдущую надпись и написал снова «от барышни Акулины».

— А из тебя придётся долго выколачивать эту дурь, - задумчиво сказала она.

— А разве мы здесь не для этого? – Москвича явно несло, и он ничего не мог поделать с внезапно вспыхнувшей в нём гордыней.

— Да ты наглец! – восхищенно улыбнулась Акулина.

Парень демонстративно открыл блокнот, приготовившись записывать новое наказание.

— Наглец. Хам. Быдло. – Барышня улыбаясь рассматривала Москвича как нечто несуразное, но забавное и интересное.

Она отступила на шаг и молча указала на пол перед собой. Москвич со вздохом сожаления (тоже, между прочим, демонстративное хамство) опустился перед ней на колени и замер.

— Ниже, - сказала она ледяным тоном.

Он поклонился.

— Ещё ниже!

Он склонился к самым её ногам.

— Ещё...

Парень упёрся лбом в её туфельку. Что дальше? Жирная дамская ступня, которой явно тесно в кожаной лодочке туфли. Наверняка ещё и жарко. Значит вспотела. Вот где его место. Забыл? Ничего. Тут быстро напомнят тебе, кто здесь холоп, а кто барышня. Может ведь заставить целовать эту толстую ногу. Целовать или нет? Отказаться? А когда всыпят сто пятьдесят розгами, хватит сил снова отказаться? А ещё сто пятьдесят? А ещё, ещё, ещё?..

А ведь всыпят. Теперь точно, неминуемо всыпят. Это бунт, и его задавят жёстко и демонстративно. При всех. Чтобы остальные знали. И заставят не только целовать, но и лизать эту жирную потную дамскую ступню. И молить о пощаде тоже заставят.

Москвич ещё раз вздохнул, теперь уже с явным сожалением, и нежно поцеловал эту наглую, самодовольную, доминирующую над ним ногу барышни.

А ведь еще вчера он отказался целовать сапог самой госпожи начальницы!

И ничего ему за это не было!

— Как тебя зовут? – спросила Акулина.

— Паша, - ответил он почему-то робко, хотя всегда представлялся полным именем Павел.

— Паша... прекрасное женское имя, - улыбнулась Акулина. Паша, Полина... Теперь ты будешь зваться Полина. Поля. Как тебе?

Он молча пожал плечами. Поля, так Поля. Полина, Паша... Не всё ли равно? Здесь как захотят, так и будут тебя называть. И будешь откликаться хоть на собачью кличку. Может ещё и хвостом вилять научат.

— Твоего товарища Кроху мы с девочками решили обучить швейному делу. У него пальцы прирождённой швеи. А из тебя я хочу сделать свою собственную педикюршу. Не возражаешь?

Москвич улыбнулся. Представил себя активно возражающим, машущим руками, топающим ногами...

Акулина тоже улыбнулась, словно прочла его мысли.

— Между прочим, это отличная профессия! – воодушевлённо начала барышня, отводя Москвича в дамскую комнату, смежную с туалетом. Здесь, помимо множества зеркал, удобных кресел и нескольких столиков со всякими туалетными принадлежностями для занятий макияжем, имелось и отдельное кресло с ванночкой для ног внизу. Рядом располагался стул для педикюрши.

— Только представь! – усаживаясь в это кресло и скидывая туфли, продолжила развивать свою мысль Акулина. – Ты во всех тонкостях овладеешь этой сложной профессией и сможешь обслуживать в дорогих элитных салонах представительниц высшего сословия!

— А что там осваивать? – удивился Москвич. – Крась себе ногти цветным лаком, и всё...

— Эх ты, а еще москвич! – фыркнула барышня. – Даже не знаешь, что такое настоящий дамский педикюр! Представляю, как ты вот так накрасишь как попало, а потом уважающая себя дама эту ногу тебе в рот и засунет! Да еще сосать заставит, как тебе такое?

Москвич аж заколдобился, настолько реалистично вдруг увидел, - да что там увидел! – ощутил всем своим естеством эту сценку! И такую вот потную жирную ногу у себя во рту ощутил, да так явственно, что даже боль в нёбе прочувствовал, когда ногти этой ноги ему там по ходу всё расцарапали, проникая всё глубже и глубже, глубже и глубже – в самую глотку! Отчего он практически стал задыхаться, и задохнулся бы, не прекратись видение само собой, как по волшебству!

Павла аж передёрнуло. А Акулина лишь рассмеялась, с интересом наблюдая за его реакциями.

— Наливай воду! – кивнула она на ванночку внизу и опуская туда свои ступни. – Преподам тебе первый урок. Посмотрим, на что ты годен...

Москвич открыл маленький краник сбоку ванночки и нацедил немного холодной воды. Из общего умывальника налил еще и горячей. Аккуратно смешал, чтобы вода была комнатной температуры, ну может немного погорячее. Акулина наблюдала за его манипуляциями молча, но одобрительно. Пошевелила пальчиками в воде, проверяя комфортность температуры.

— А теперь мой их, - сказала она просто. – Без мыла.

Москвич, скрывая своё, непонятно откуда возникшее волнение, принялся мыть её ноги, стараясь не встречаться взглядом с Акулиной и вообще максимально отстраниться от этой щекотливой, как ему казалось, ситуации. Хотя, что тут такого? Он абсолютно бесправный слуга в чисто женском коллективе. Его могут заставить делать всё, что угодно. Подумаешь: мыть бабам ноги! Ну прикажут – будешь мыть! Куда, нахрен, денешься-то? Либо запорют на конюшне, они ведь все здесь барышни, а он, стало быть – холоп. Так что не выёбывайся, Пал Палыч, и мой.

Ты мой – сказала она, и только после свадьбы уточнила, что именно он должен мыть – вспомнил Москвич очень кстати подвернувшуюся давнюю шутку. Надо будет ребятам рассказать. Интересно, что их сейчас заставляют делать...

Но вот ноги Акулины заскрипели в его руках, настолько чисто он их отмыл. Что теперь делать? Надо вытереть полотенцем?

Он робко поднял глаза на свою королеву, удобно и величаво восседавшую в кресле, и встретился с её насмешливым взглядом.

— А теперь пей воду, - спокойно сказала она. – Знаешь такое старинное, еще домостроевское выражение про женскую покорность: «ноги мыть и воду пить» - слышал?

Москвич удручённо кивнул. Что-то такое он с самого начала и предполагал. Не зря же нервничал...

— Так вот ты теперь каждый день будешь мне ноги мыть и воду эту пить. Каждый день, понятно?

Он кивнул.

— Не слышу!

— Так точно, барышня. Ноги вам мыть и воду пить, - протараторил он, опустив гриву.

И тут же, не дожидаясь повторных приказов, склонился над ванночкой и стал громко, и большими глотками хлебать воду, в которой только что так тщательно полоскал ноги этой отвратительно благочестивой толстухи. Которая ещё из себя и добрую фею-волшебницу корчит. Хотя на самом деле просто моральная садистка и есть, как и все они тут. Просто кому-то нравится пороть, а кому-то изощренно унижать под разговоры о перевоспитании и исправлении пороков.

Вода оказалась совсем не солёной, вопреки его ожиданиям. Так, чуть-чуть ощущался слегка солоновато-сладкий привкус, видимо каким-то кремом она всё же пользовалась.

А Акулина, как только он погрузил губы в воду, поставила свои ступни ему на затылок и слегка надавила, как будто желая утопить парня в этой совсем не глубокой ванночке.

И что самое удивительное, Москвич тут же почувствовал, что воды вокруг его лица становится всё больше и больше, и это уже почти прорубь, дна в которой не видно! А еще с ужасом он понял, что вынырнуть самостоятельно уже не в силах! Нога Акулины словно бетонная плита придавила его слабеющую шею, и парень понял, что захлёбывается в этой воде.

Воздуха в лёгких оставалось совсем чуть-чуть, он просто не удосужился вдохнуть побольше, когда так опрометчиво нырял в этот жуткий колдовской омут. И единственно спасительная мысль пришла уже совсем в затуманенный мозг: так ведь и воды здесь тоже не много! Её можно всю зараз выпить! Нужно только постараться!

— Пей! Всю пей! – подсказала сверху Акулина. И сунула ему под нос одну ногу, а второй продолжала давить на затылок бедолаги.

Он смог. Выпил всё, полностью. Когда его нос уперся в толстые, словно короткие сосиски, пальчики ног Акулины, он, наконец, судорожно вздохнул полной грудью. Закашлялся с непривычки, но умылся остатками воды со дна и покачал головой.

В следующий раз, подумал он, надо будет набирать водички как можно меньше. Хрен с ней, что она будет солёная, зато не два ведра!

— Вот что такое ноги мыть и воду пить! – рассмеялась Акулина, поднимая к его физиономии свою чисто вымытую ступню. – Полностью! До последней капельки! А не как в кино показывают!

Он увидел на её толстой пятке блеснувшую в электрическом свете именно эту – последнюю капельку и ловко слизал её языком. Нога барышни и правда оказалась безупречно чистой.

— Молодец, Полинка! – похвалила его барышня. – Первый урок ты, надеюсь, усвоила. Теперь живо принеси своё полотенце, которым ты морду лица вытираешь. Им ты теперь будешь мои ножки обтирать. Это тебе моя особая привилегия такая полагается. Как моей личной педикюрше.

Москвич, боясь расплескать булькающую в желудке воду, бросился в свою палату за полотенцем.

Но на этом занятия, конечно же, не закончились.

Возвращаясь с полотенцем, он не удержался и заглянул в два других отделения общего зала, разделённого теперь ширмами. Крайне правая треть, куда Святоша предсказуемо утащила его семейника по малолетке Славика, царила зловещая атмосфера средневековья. Окна были завешаны черными покрывалами так тщательно, чтобы ни единый лучик скудного зимнего света не проникал в помещение. Зато всюду – на подоконнике, на пианино, вдоль стены горели свечи. Ближе к выходу и спиной к Москвичу, также прятавшемуся в складках драпировки, стоял театрального вида резной деревянный трон. Впрочем, без особых излишеств и украшений. Просто удобное большое кресло, с кожаным сиденьем и спинкой. Приглядевшись, Москвич увидел, что этот трон-кресло стоял не просто на полу, а на неком подобии алтаря! Москвич, конечно же, ни разу не разбирался в том, как должен выглядеть настоящий алтарь, но по внешнему виду он был самый настоящий – со свечами, религиозными символами, пюпитром для требника, вот только увенчивал сие молитвенное сооружение вовсе не крест-распятие, а трон. На котором сидела в монашеской облачении самая настоящая блудница – Святоша! Слева от неё стояла ваза с водой, в которой отмокал целый пучок свежесрезанных ивовых розог. Святоша выбирала приглянувшейся ей прут и любовалась им, проверяя на гибкость, отсутствие шероховатостей и незаметных дефектов, а также удобно ли тот ложится в ладонь и достаточной ли длинны, чтобы доставать до спины склонённого перед ней грешника.

А внизу, у её ног, к алтарю был прикован и сам грешник - Славик. Он был поставлен на колени и пристёгнут наручниками.

Всё это время, пока Москвич за ней наблюдал, Святоша почти непрерывно и монотонно читала какую-то молитву, останавливаясь лишь на несколько секунд, и в эти самые секунды Славик должен был повторять за ней. Если он повторял правильно, Святоша читала дальше. Но почти всегда он ошибался или вовсе не запоминал, и тогда на его голую спину опускалась розга. Святоша тщательно выбирала место на теле Славика, по которому собиралась ударить, чтобы рубцы не накладывались один на другой.

Так ведь нихрена невозможно выучить! – подумал Москвич, стараясь своим дыханием не выдать себя. Человеку больно и страшно, он не понимает смысла услышанного, а нарастающая мучительная нервозность и вовсе доводит до шокового состояния. Это же просто пытка ради пытки!

Но Святоша, судя по всему, была довольна. Москвич не видел её лица, она сидела к нему спиной, к тому же голову её скрывал капюшон черного шелкового балахона, но, судя по задорному тону, каким она читала молитву, и коротким истерическим смешкам, вырывавшимся из её уст, когда Славик сбивался или замолкал, она явно наслаждалась!

— Ты считаешь удары? – спросила она Славика, меняя розгу, когда кончик той слегка измочалился.

— Да, матушка, - глухо отозвался парень, еле сдерживая рыдания в голосе. – Восемьдесят шесть!

— Отлично! – взмахнула Святоша новым прутом, прислушиваясь к звуку рассекаемого воздуха. – Когда будет полная сотня – скажешь. К сожалению, нам нельзя давать вам больше сотки за раз. Такая вот несправедливость. Пожалеешь задницу – не спасёшь душу! Ну-с, продолжим: простити нам вся наша согрешения, беззакония и грехопадения, имиже мы от юности нашея даже до настоящаго дне и часа согрешихом, да твоими молитвами получившее благодать и велию милость, прославим в Троице...

Москвич предпочёл тихо исчезнуть в складках драпировки, дабы самому не быть обнаруженным в шпионстве дерзновенном и не подвергнуться часом душеспасительной, хотя и весьма болезненной экзекуции.

Нужно было срочно возвращаться к Акулине – его новой наставнице. Но пройти мимо узкого прохода, оставленного в ширме, за которой компания Эллы взялась перевоспитывать Стремягу, он никак не смог бы. К тому же для него так и остались загадкой слова Акулины про какое-то жульничество со стороны этой самой Эллы, и её, якобы «клеймение» Стремяги. Очень странно она как-то выразилась: это, мол, все видели. Какое такое клеймение «все видели», а ни он, ни другие пацаны, не заметили?

Хотя... Что-то такое явно было этим утром. Стремяга как-то странно натёр себе лоб, умываясь. И вёл себя крайне подозрительно. Наотрез отказался рассказывать, что же там было в женской спальне этой ночью. А когда пришла директриса, и стала выжимать из них все соки этой сумасшедшей физзарядкой, она, вроде бы, тоже заметила что-то на лбу у Стремяги. И даже спросила невзначай «что там у тебя»? Да, Москвич хорошо запомнил этот момент. И то, как явно смутился Стремяга.

Так что это за клеймо такое, которое видно только дамам – начальницам и барышням, но скрыто от мужского населения этого весьма непростого заведения? Ведь Пирожок и Сопатый тоже ничего особенного утром в палате не заметили.

Москвичу до усрачки захотелось хоть одним глазком поглядеть, что же там сейчас делают со Стремягой, и он рискнул – бочком, на цыпочках протиснулся в узкий проход изломанной в причудливом лабиринте ширмы и...

И заблудился! Вернее, оказался в тупике. Прохода дальше не было! Он повернулся назад – сзади тоже была глухая стена, но направо можно было пройти до поворота. Он свернул туда и оказался там, откуда и двинулся в своё рискованное путешествие.

Ясно. В чертоги Эллы и её команды никто не собирался пропускать никого из посторонних. Эти заразы умели хорошо прятаться и закрывать за собой двери. Во всяком случае его туда не пустят. Москвич смирился и пулей бросился в своё – крайне левое отделение таинственного зала, превращенного сразу в три, еще более таинственных класса.

Для совсем уж невероятных, с точки зрения здравого смысла, уроков.

А возле камина было светло и просторно. Подружки Акулина времени зря не теряли, и уже успели переодеть Кроху в роскошное чёрно-золотистое длинное платье, украшенное всевозможными рюшечками, воланчиками, ленточками и еще бог знает чем, чему даже и названий Москвич никогда не слышал. Кроме того, Крохе подобрали парик, который отлично сел на его стриженую макушку, и теперь парень рассекал в новом обличье перед восхищенными барышнями, старательно вырабатывая походку солидной леди.

— Ноги нужно ставить на одну линию, тогда бёдра будут выделяться, а не вихлять, как у шлюхи, - наставляли его девушки. – И шаг короче, ты же по подиуму идешь, а не через лужи на бульваре шагаешь!

От взгляда Москвича не укрылось, что платье на самом деле было чуть длиннее, чем положено. Кроха и есть кроха – до роста фрейлины её величества он явно не дотягивал. И ему тут же строго приказали исправить ситуацию:

— У тебя всего час до обеда. Садись и подшивай своё новое платье. Теперь ты будешь ходить только в нём, а если кто из воспитательниц увидит, как ты подметаешь пол за собой – тебя высекут! – ехидно улыбнулась одна из подруг Акулины. – А знаешь, как здесь секут?

Москвич теперь знал. И потому решил больше не терять времени, его непосредственная госпожа и повелительница всё ещё ждала его с полотенцем! А он шлялся непонятно где!

Прытко проскользнув в дамскую комнату, он рухнул на колени и принялся деловито, как ни в чём не бывало, вытирать подошвы Акулины своим единственным полотенцем. И странно, ни малейшей брезгливости он не ощущал при мысли, что теперь всегда будет умываться водой с её ног, и утираться одним полотенцем с её пятками.

Он принял это как должное и успокоился. Теперь его больше волновала судьба Стремяги. Там явно что-то было нечисто.

***

На обед Кроха немного опоздал. А когда появился, не только ребята, но и большинство барышень встретили его тихим возгласом удивления, а кое-кто и парой-тройкой скромных хлопков в ладоши. Кроха был в своём новом шикарном платье, подшитом по его фигуре. На голове его всё также был парик, а шёл он теперь по прямой линии, не вихляя бёдрами как проститутка, а сохраняя подчёркнутые скромность и достоинство.

— В роооо-от мне ноги, сказал бы прежний Кроха, увидев сам себя со стороны! – вполголоса прокомментировал его появление Москвич.

— Да уж! – скроил гримасу Стремяга. – Кроха, когда ты так идешь, у меня хуй встаёт! Ты это прекращай! – подтолкнул он плечом парня, когда тот сел за их стол.

— Тебе так можно даже за ворота выйти, охрана нихуя не щекотнётся – проканаешь за барышню! – невесело усмехнулся Славик.

Кроха действительно выглядел в этом наряде, и умело наложенном макияже завораживающе. Он молча принял все сомнительные комплименты на свой счёт, и исподлобья оглядев своих товарищей, принялся есть суп.

— Теперь всегда так надо будет ходить, - тихо сказал он. Начальство утвердило и это платье, и мою должность – швеи в дамской общаге.

— Прямо швеи? – недоверчиво спросил Стремяга. – А откуда ты умеешь шить?

— Пока только ученицы. А шить... - не знаю. Руки сами откуда-то помнят, - пожал плечами Кроха.

— Ученицы... - задумчиво подчеркнул его слова Москвич, и все многозначительно переглянулись.

— Ну, хоть у кого-то всё нормалёк, - горько вздохнул Стремяга, отодвигая от себя пустую тарелку. – Вы как хотите, пацаны, а я сегодня дёргаю отсюда.

— В каком смысле? – удивлённо поднял брови Славик.

— В прямом. Встаю на лыжи. Чего тут непонятного? Или ты ещё не въехал, что попал, как хер в рукомойник? Не вкуриваешь, что вокруг творится?

— Всё, парни, тему убили! – постарался всех успокоить Москвич. – Есть серьёзный базар, так что встречаемся после обеда на дальняке. Тут и правда херня какая-то происходит. Надо перетереть этот вопрос.

Через полчаса они по одному проскользнули в туалет на первом этаже, и, следя за дверью, а через крохотное оконце и за двором, провели короткое воровское совещание.

— Сожалею, но походу дёрнуть отсюда не удастся, - сказал Москвич.

— Да похуй, - грызя ногти (что бывало с ним крайне редко, лишь в минуты чрезвычайного нервного напряжения), ответил Стремяга. – На рывок всегда можно свалить. Через периметр и в лес.

— Вот как раз периметр тебя и не пропустит.

— Не понял? Я смотрел, там ни колючки, ни путанки нет. Может сигналка, да и то вряд ли.

— Я сегодня хотел зайти за вашу ширму, посмотреть чего с тобой там делают, - грустно сказал Москвич. – И нихрена не смог. Прикинь – пройти сквозь лабиринт из дамских ширм не смог! И вообще, вы не замечаете, парни, какая здесь чертовщина происходит?

Все напряжённо слушали.

— Какое-то клеймо поставила какая-то сучка на лоб Стремяги. Все его видели, а мы – нет. Они над нами издеваются, а мы как овцы смотрим в пол и слюни пускаем. Я сегодня заработал вот это... – Москвич показал свой блокнотик самонаблюдения, в котором значилось сто пятьдесят розог от Акулины.

— У меня четыреста! – гордо заявил Стремяга.

— Хера-се! – удивился Кроха. – Когда успел? И за что?

— Они вроде больше сотни не имеют права назначать... - робко вставил свои пять копеек Славик.

— Мне каждая из подруг Эллы по сотни выписала! – флегматично пожал плечами Стремяга. – За отказ отлизать им.

Парни в изумлении переглянулись.

— Ну вот и скажи, если бы тебе на воле четыре шмары предложили им отполировать кунки, что бы ты сделал?

Стремяга просто развёл руки и покачал головой. Все понимающе кивнули.

— А здесь? – Москвич понимал, что задает чисто провокационные вопросы, но накипело, и не выговорить всё это он уже не мог.

— А здесь эта крыса мне заявила, что после воскресной порки я буду ей лично шоколадного зайчика перед сном отлизывать. Целую неделю. У них это так называется – шоколадный зайчик! Фу, бля! – Стремяга с отвращением скривился и смачно сплюнул на пол туалета.

— Четыреста это много... - задумчиво проговорил Москвич. – Славику вон сегодня Святоша сотню прописала сама, лично. Своими руками. Ещё и кайфовала при этом, аж повизгивала! Покажи, Славик!

Его друг молча расстегнул блузку и, задрав её осторожно, чтобы не задевать лишний раз рубцы на спине, повернулся к приятелям спиной.

Все охренели от увиденного.

— Ровно сотня, - сказал Славик. – Паш, а откуда ты знаешь?..

— Заглянул к вам, когда она тебя молитвам учила. Пипец, блять, какой-то...

— Она еще и ноги ей лизать заставляла, в виде благодарности за урок. Но я отказался. За что ещё сотню выписала. Говорит, что каждый раз будет добавлять, пока не стану выполнять все её приказы.

Молчал лишь один Кроха. Ему, как ни странно, ничего в этот день не досталось.

И тут в туалет как-то подозрительно быстро ворвался Сопатый.

— Это... вас там Азалия Нероновна на хоздворе ждёт. У дровяного склада...

Хоздвор располагался позади столовой и представлял собой замкнутый с трех сторон пятачок, огражденный сараями, доверху набитыми двухметровыми берёзовыми поленьями. Задача оказалась простой: нужно было вытащить из одного сарая бревно, отнести его к противоположному сараю, там распилить на четыре части, наколоть и складировать уже в другой сарай.

И при этом ни в коем случае не испачкать дамских юбок чуть ниже колен, и не порвать блузок, в которые все, кроме Крохи, по-прежнему были одеты.

Крохе, как всегда, повезло больше всех – ему предстояло таскать дрова практически в бальном платье!

Сама госпожа директриса отперев двери дровяных хранилищ, стояла чуть поодаль, с интересом наблюдая за парнями в дамских юбках и жакетах, и похлопывая себя по голенищу сапога той самой резиновой палкой, которой она встречала этап в санпропускнике.

Москвич оценил этот жест, но неприятно поразился тому обстоятельству, что снова, - в который уже раз! – явственно ощутил запах нет, не дубинки, а именно её роскошного, изящного, дорогого сапога!

Да, похоже, это стало для меня какой-то навязчивой идеей - с раздражением подумал он. Может, свалить нахер отсюда, вместе со Стремягой?

Но дрова таскать пришлось. И за час такой работы, да еще без перекуров, да под присмотром надзирательницы с дубинкой, ребята взмокли и окончательно выбились из сил. Сказалась и утренняя бешеная «зарядка», и нервное напряжение урока хороших манер, да и сама работа по заготовке дров в дамских нарядах больше походила на чистое издевательство.

Каковым, по сути, и была.

Но смилостивилась над ними госпожа директриса лишь тогда, когда сумерки окончательно погасили короткий зимний день. Велела отправляться в душ, и готовиться к ужину.

В душе тоже не обошлось без приключений. Вода, как ни странно, неожиданно оказалась горячей, и ребята впервые за все время пребывания в этом дурдоме, помылись с наслаждением. Минут пятнадцать им дала директриса на то, чтобы отогреться и даже слегка распариться. А потом треснула несколько раз дубинкой по железной двери, приказав: Курочки, на выход!

Последним выбегал Москвич, и оказалось, что всё это как раз для него специально подстроенная ловушка.

В предбаннике директриса его остановила, захлопнув дверь в раздевалку за успевшими туда проскочить голыми парнями. Здесь было тепло и туманно. Директриса молча натянула на руки толстые, ярко красные резиновые перчатки, и указала Москвичу на стену. Он встал в позу задержанного – лицом к стене, руки на подоконник. Узкое окошко к тому же было закрашено белой краской, ни черта не видно.

Директриса подошла к нему сзади, чувствительно раза три-четыре стеганула дубинкой по голой заднице, давая понять, что может произойти в случае малейшего неповиновения, и неожиданно прижалась к его разгоряченному, распаренному телу.

Москвич тут же поплыл. Откровенная похоть накрыла его волной. И было неясно, чья, собственно это похоть – его или её. Член моментально встал колом, а директриса еще и поддразнивала его, пальчиками левой руки теребя соски и поглаживая по животу.

Парень разомлел и немного потерял бдительность. И тут же за это поплатился. Директриса перехватив дубинку в левую руку, два пальца правой неожиданно воткнула ему аккурат промеж булок. Безо всякой смазки, ни о чем не предупреждая, просто взяла и трахнула парня в жопу своей рукой!

С Москвичом такое случилось впервые в жизни. Он даже дёрнулся от неожиданности и стыда. Но директриса тут же прижала его всем телом к стене и, не отпуская, засунула свои пальчики ещё глубже. Потом немного вытащила их и тут же вонзила снова.

— Ты хорошо помыла свою попку? – спросила она, горячо выдохнув ему в ухо.

Ему совсем не понравилось это обращение в женском роде. Он-то надеялся, что хоть тут, в столь интимной обстановке, она предпочтёт видеть в нем молодого и горячего жеребца, а не стрёмную полу-девку, полу-трансвестита. Но, видимо, у начальницы были на него несколько иные планы.

Москвич инстинктивно попытался как-то пошевелиться, чтобы избавиться от столь явного вторжения в его совсем уж личное пространство, но госпожа директриса тут же напомнила ему о здешней субординации.

— Не дёргаться! Стоять смирно! И терпеть!

Она вытащила руку, подождала несколько секунд и снова так же резко ввела пальцы ему в задницу. Москвич постарался не вздрагивать при этом, но получилось плохо. Это было явное, ничем не прикрытое изнасилование, и просто так терпеть такое, его организм отказывался. Не по понятиям это было – чтобы баба трахала парня в жопу пальцами! Да еще заставляла покорно стоять и не шевелиться!

Директриса отлично поняла его состояние и даже тихо рассмеялась, медленно вытаскивая пальчики наружу.

— Будем тренироваться, пока не получится, как следует! – сказала она с явным удовольствием.

И снова та же противная, выворачивающая наизнанку всё его нутро, процедура. Только теперь для разогрева – пара ударов дубинкой по ягодицам. И – два пальца в очко!

Причем в этот раз она их не вытащила, а заставила только что лишившегося своей анальной мужественности мальчика стоять так минуты три. А сама еще и шевелила этими самыми пальцами там, у него в заду, массируя предстательную железу, и вызывая совсем уж нестерпимую эрекцию!

С третьего или четвертого раза случилось позорное – он кончил, выстрелив струёй в батарею отопления. И застонав, от стыда закусил губу почти до крови.

Директриса расхохоталась и, достав из кармана бумажную салфетку, вытерла его член, захватив часть его семени. Поднесла руку в резиновой перчатке к его физиономии и сжала в кулаке эту самую салфетку.

— Вот где ты у меня теперь, ясно? Вся твоя сущность!

Москвич почувствовал короткий и резкий укол в яйцах и, охнув, присел перед ней на корточки.

— Дыши, - сказала она. – Глубоко вдохни носом пару раз...

И он, уже ничего не стесняясь, с наслаждением вдохнул этот приторно-манящий запах её шикарных дорогущих сапог...

Одеваясь, он старался не глядеть на пацанов, стоящих по привычке перед директрисой на коленях, склонив головы. Было стыдно, как будто это не его изнасиловали, а он сам их предал и занялся чем-то постыдным с этой сучкой. Как будто за их спиной стал её любовником. Хотя, ну трахнула и трахнула, что тут такого?.. Здесь это в порядке вещей.

С другой стороны, думал он, поспешно застёгивая под её насмешливо-участливым взглядом крохотные непослушные пуговицы женской блузки, вот Стремяга же отказался отлизывать.

«А ты уверен, что он отказался? » - услышал вдруг Москвич в своей голове этот бархатисто-властный голос начальницы.

Это звуковая галлюцинация была настолько реальной, что он аж вздрогнул и в ужасе вскинул на саму директрису глаза, будучи уверенным, что она сказала эту фразу вслух. Но она молча улыбнулась и лишь незаметно ему кивнула.

Во время ужина все молчали. Парни деликатно не стали спрашивать у Москвича почему директриса осталась с ним в предбаннике и что там с ним делала. Он не мог им ничего сам рассказать, понимая, что любые его слова будут звучать как оправдания. Стремяга молчал, сосредоточенно что-то обдумывая. Решимости бежать у него явно поубавилось. Кроха также впал в задумчивость и часто вздыхал. Новое платье фрейлины на него так повлияло? Или прилагающееся к нему новое назначение на должность придворной швеи?

— Кстати, когда тебе приступать к подшиванию женских панталон? – попытался чисто по-дружески подъебнуть Кроху Москвич, чтобы хоть как-то разрядить гнетущую атмосферу всеобщего уныния.

— Завтра, - просто ответил тот, не подъебнувшись. Стало ясно, что он если и не окончательно смирился, то весьма близок к этому.

Ужин смели в одну минуту, а жрать хотелось по-прежнему. Похоже, порции здесь уменьшали каждый день, готовя всё более вкусную еду. Славик и Кроха инстинктивно посмотрели в сторону стола барышень, ожидая привычного дополнительного угощения. Стремяга со злости цокнул языком, прошипел презрительно:

— Вы ещё идите им в ножки бухнитесь за эти пирожки!

Но никто им ничего сегодня не передал. Барышни смотрели на умотавшуюся за день четверку надменно и холодно. Поужинали и упорхнули восвояси.

А парням предстояла еще одна неприятная вечерняя процедура. Сегодня у них впервые проверила личные дневники режимница Анна Дарвулия. Прошлась перед стоящими на коленях, как перед своими рабами – надменно и строго их осматривая. Подчеркнула у каждого в блокноте цифры назначенного наказания. Издевательски похвалила Стремягу за рекордное число набранных розог. Пообещала, что лично постарается отсыпать минимум половину. И глумливо поднесла каждому к губам свою худую руку для поцелуя. Целовать полагалось несколько раз, нежно и чувственно.

— Как матери целуй! – злобно прошипела она Славику, и больно ударила того тыльной стороной ладони по носу за то, что недостаточно ласково, по её мнению, он лобызал её ручку.

Москвичу она даже слегка улыбнулась, и кокетливо сунула свои тонкие нервные пальцы в рот. Было до ужаса противно и стыдно, но он пересилил себя и облизал их.

«Только от вас зависит, где будете встречать следующий Новый год» - вспомнил он слова директрисы.

И совсем не удивился, что слова эти прозвучали у него в голове настолько явственно, будто он услышал их из радиоприёмника.

Уставшие и голодные они завалились спать. Пирожок и Сопатый как всегда появились за пять минут до отбоя, и как обычно, завернувшись в одеяла, дружно захрапели. На них уже никто не обратил внимания, настолько много всяких событий случилось за этот день.

И о побеге больше никто не заикался.

Во всем здании погасли светильники, кроме дежурных тусклых огоньков освещения на лестницах и в туалетах. Перестало играть радио. Отбой.

Несмотря на усталость никто не спал. Парни молча ворочались в своих кроватях, каждый по-своему переживая всё случившееся с ним за эти первые сутки пребывания в столь необычной тюрьме.

И стука в батарею ждали тоже все. Но прозвучал он всё равно неожиданно. Стремяга по привычке подорвался первым, чтобы ответить. Но на том конце с ним разговаривать не захотели. Позвали Москвича.

— Если не боишься, приходи в гости, - поманил его тот же голос, что и вчера. Ясно, что это была опять Элла. И теперь ему предстояло нырнуть в тот же омут, из которого Стремяга всё никак не может вынырнуть без потерь для психики и репутации.

Но что значит сказать уважающему себя, приличному пацану, «если не боишься»? Это гарантированно взять его на слАбо. Всем стало ясно, что Москвич полезет туда - без вариантов.

Он и полез. Хитрить с переодеванием в пончо из одеяла не стал. Перед кем форсить-то? Пошёл в форме служанки, как и ходил весь день.

Встретила его тёплая компания – сама Элла и две её ближайшие подруги. Людмила и Илона, которую сегодня днем Москвич определил как Святошу. Остальные барышни вроде бы спали. Во всяком случае, в шатёр, куда затащили Москвича, никто больше не заглядывал.

— Ну как там ваш обманщик поживает? – первым делом спросила Элла про Стремягу, настолько он был ей безразличен. – Не вспомнил ещё, какое на нём клеймо стоит? Вам не показывал?

Москвич вздохнул. Его усадили на ковер между кроватями барышень, и отсюда у него был весьма ограничен угол обзора. А рассмотреть что да как в дамской палате, очень хотелось.

— Стремяга мой друг, - сказал он, честно глядя в глаза Элле. – Не обижайте его, пожалуйста.

— Фу-ты ну-ты! – съехидничала Людмила. – Подумаешь, обидели маньяка-насильника!

— И главное где! – подхватила Элла. – В женской палате института благородных ведьм!

Девушки прыснули, зажимая себе рты, чтобы не разбудить остальных обитательниц.

— Маньяк до сих пор испытывает тяжкие моральные страдания! – развила тему Святоша. – Ему засунули пальчик в жопу.

— Пальчик правой ноги!

— Большой пальчик правой ноги!!

— По колено!!!

Девицы веселились от души. «А здесь это обычная практика» - подумал Москвич, глядя на них, и вспоминая сегодняшний неловкий момент в душе. Ясно, почему так щекотится Стремяга. Боится. И есть чего.

— Да ничего такого не было! – поспешила успокоить его Элла. – Просто сидели вот как с тобой, дурачились. Я спросила, хочет ли он стать моим рабом, объяснила все ништяки такого положения...

— А в этом положении существуют ещё какие-то ништяки? – вовремя встрял Москвич.

— Ну конечно! Так будет только мои трусики и носочки стирать, а так у всей палаты – разница есть? Но он предпочёл включить заднюю, вот я и написала ему на лбу слово из трёх букв. Наши все видели, а вам пока не положено такую грамоту читать...

— А ты что – себе местечко подыскиваешь? – игриво поинтересовалась Людмила. – Хочешь быть моим рабом?

И кокетливо положила ножку ему на плечо:

— Целуй! – пошевелила пальчиками перед самым его носом.

Москвич ножку поцеловал, но ответил уклончиво:

— Можно минуту на размышление?

— Время пошло...

— А обманщику передай, - вполне серьёзно сказала Элла. – Что теперь к его дневным кошмарам прибавятся ещё и ночные.

О чем это она говорила, Москвич тогда не понял. Смысл её слов дошел до него только утром. За минуту до подъёма, как обычно, Стремяга подорвался как ошпаренный, и со сдавленным криком, рванул в туалет. Парни тоже встрепенулись, сели на кроватях, сонно и испуганно оглядываясь.

— Чо случилось-то? – таращился на всех Кроха, вытирая сочившуюся по щеке слюну...

Москвич пожал плечами и побрел в туалет, деликатно жестом остановив приятелей. Мол, обождите, парни секундочку. В туалете он застал Стремягу в дикой панике. Его друга натуральным образом трясло, он в ужасе стоял перед зеркалом и полоскал рот холодной водой, стараясь набирать как можно больше и сплёвывать как можно чаще.

— Тошнит? – сочувственно спросил его Москвич.

— Бляха-муха! Пиздец как выворачивает! – ответил Стремяга, таращась в своё отражение.

— Да ничего ведь не было! – попытался успокоить друга Москвич. – Чего так подорвался-то?

— Не было? – неуверенно переспросил тот, косо взглянув на Москвича. – Я разве не сейчас вернулся от этих... - он осёкся, поняв, что охватившись его ужас был вызван всего лишь сном, а не явью. И что-то рассказывать сейчас были не в его интересах.

«Ночные кошмары» - вспомнил Москвич слова Эллы. Вот они и начались. А почему Стремяга так усиленно и с таким отвращением к самому себе полоскал рот, он предпочёл не задумываться.

Масла в разгоравшийся в душе Стремяги пожар подлила на завтраке явно решившая его доконать барышня Элла. Она демонстративно подошла к столу парней и поставила перед Стремягой крохотную розеточку с пирожным.

— Кушай, мой сладкий! – сказала она при этом. – Заработал!

Пирожное было «картошкой» с розовым цветочком из крема в виде лилии.

— Пипец... - тихо констатировал Кроха, оглядывая своих друзей исподлобья.

— Может ей в рыло это отправить? – мрачно прошелестел Стремяга, серьёзно глянув в глаза Москвичу.

— Четыреста, - ответил его друг, намекая на назначенные Стремяге розги. – Представляешь, что делают здесь за нападение на барышню? Вполне может быть и раскрутка.

— Да ради Бога! – неожиданно вспыхнул Стремяга. – Прям щас раскручусь! На строгий или в крытку. А там всяко пропетляю промеж струй. Засухарюсь в одиночке на год-два, и по-тихому свалю на дальняк, куда-нибудь на северА, в медвежий край. Кто там обо мне вспомнит?

— А звезды на плечах сотрешь? – надавил на больное Москвич.

— Звёзды... - вспомнил свои татушки стремящегося к воровской жизни пацана его не в меру эмоциональный при(ятель. – На коленках ведь тоже звёзды, а ползаю перед шлюхами как пидор гнойный...

— И никто об этом ничего не узнает, - тихо продолжил Павел. – А пойдёшь на раскрутку – могут и довести до сведения всё, что здесь было. Кто-то случайно что-то где-то услышит...

Стремяга глубоко и горестно вздохнул, с ненавистью косясь на пирожное.

— Может, всё-таки дотянем до Нового года?

— До следующего! – зло прошипел Стремяга, но кидаться пирожным не стал.

— Это, парни... - замялся Кроха, когда все уже собирались вставать из-за стола. – Я... возьму... ну, если вы никто не будете? – он кивнул на это злополучное угощение.

Стремяга лишь с ненавистью передёрнул плечами:

— Смотри не подавись. Может, она это пирожное себе между ног засовывала...

(продолжение следует)